Николай Толстой - Пришествие Короля
Итак, Волк Менвэда. Орел Бринаха и Кат Палуг родились в тот же час, что и я. Они прожили столько же, сколько и я, и моя суть — их суть.
После того как эти звери убежали за море Хаврен, чародей Колл маб Колзреви надел птичий плащ в Глин Даллуйр, произнося стихи, в которых предсказал появление каждого из них в одной из равных третей моей жизни и о том, что они помогут моему ауэну свершить судьбу Острова Могущества.
А моей матери в эго время привиделся во сне некто высокий и могучий. Он был закутан в зеленый плащ, скрепленный брошью белого серебра, и атласная рубашка была на белом теле его. Золотая гривна была на шее его, золотые сандалии на ногах его. Он блестел, как змеиная чешуя, он обвил прекрасное тело матери моей и вложил червя во чрево ее, коим как раз и был я, Мирддин маб Морврин[14]. И ежели кто спросит меня, откуда могу я знать этот сон, то отвечу я, что одной плоти с матерью моей и вместе с нею видел ее сны.
Так случилось, что был я зачат на рассвете и появился на свет между рассветом и закатом. Потому и зовут меня «вечно старым, вечно юным», поскольку между ночью и днем лежит вся вечность.
Мое время пришло, и я выскользнул наружу. Я всегда был не по годам умным пареньком, и мне весело было видеть, какой переполох вызвало у трех повитух мое появление на свет. Мгновение они испуганно таращили на меня глаза, затем орлиные камни и прочие принадлежности их ремесла с грохотом попадали из их рук, и они бросились наутек! Одна испуганно завизжала и упала в обморок, остальные две взвыли, словно ошпаренные кошки, и вылетели, захлопнув за собой дверь. Я слышал, как эти глупые бабы бегут вниз по лестнице, визжа: «Он волосатый, как барсук! Как барсук!»
Ну, скажу я вам! Конечно, они были правы, чего уж тут говорить. Я во всем был ладным ребенком — довольно хорошеньким, смею заметить. Но должен признать, что я и в самом деле был волосатым. От шеи до пят я был покрыт чудесной мягкой шерсткой или мехом, если хотите. Она все еще была влажной и липкой, но вряд ли в этом можно винить меня — таково уж было то уютное местечко, в котором я так долго пребывал. После того как я перекусил и перевязал пуповину (тут уж научишься обходиться сам, когда рядом некому помочь), я насухо вытерся об одеяло, и минуты не прошло, как я уже был мягким и теплым, как маленький медвежонок. Что может быть прелестнее, хотя эти дурищи вопили там, внизу, так, как будто увидели чудовище, кравшее жеребят Тайрнона! Послышались мужские голоса — казалось, они пытались утихомирить женщин, хотя я заметил, что и мужчины не слишком-то стремились подняться ко мне по винтовой лестнице. Старая карга на полу лежала в обмороке, разинув рот, потому мне нечего было тревожиться за нее.
Не могу сказать, чтобы вся эта суматоха меня раздражала. В конце концов, хочется, чтобы люди как-нибудь заметили твое появление на свет. Но я возражал против слов «косматый дьяволенок», которые они то и дело повторяли — прямо как припев. Пора было осмотреться и подумать о будущем. Скажу тебе, я был весьма доволен своей гладкой пушистой шерсткой. Бешеный ветер распахнул ставни, и неразлучный с ним дождь хлестал меня, а я к этому не привык. Моя бедная мать (поверь мне, она не была монахиней, эту грязную клевету распустили дураки, которым следовало бы лучше знать, как все на самом деле было) упала на ложе и быстро уснула, все еще сжимая в руке ветвь рябины. Я подоткнул как следует одеяло, сверху накрыл ее оленьей шкурой и ухитрился подпереть ставни, запихнув в оконный проем подходящий табурет.
Конечно, когда хочется молока, его-то как раз и нет, но все-таки пора было хоть что-нибудь съесть. Где-то внизу наверняка была кухня, но, как только я направился к двери, она внезапно отворилась, и на пороге появилась толпа народу — в первый момент я принял их за сумасшедших. Я слышал, что на Иверддон есть место, называемое Глин Болх, где время от времени сходятся все сумасшедшие этого острова. Если так, то могу себе представить, каково бывает обычным обитателям этой долины (если, конечно, там есть таковые) во время такой сходки!
Во главе толпы незваных гостей был приветливый полный малый в коричневой рясе, с головой, выбритой от уха до уха. Он стоял, вцепившись в свой крест, и я догадался, что это священник. Как всегда, я оказался прав. Вскоре я узнал, что это аббат Мауган из монастыря в Роснанте, примостившемся как раз по другую сторону мыса, с подветренной стороны, так что он был укрыт от бесконечных штормов, которые относило в море. У аббата был слегка испуганный вид, хотя он и бодрился. Его буквально внесли в комнату воины и мои спятившие повитухи, что пихали друг друга, стараясь посмотреть из-за его спины. (Старая карга, что валялась в обмороке на полу, теперь села и заверещала вместе с остальными.) Я стоял в ногах у кровати и ждал — мне хотелось услышать, что они друг другу скажут. В то же время я весело улыбался им, чтобы успокоить их и покончить со всем этим безобразием.
— Этот ребенок? — спросил священник, помолчав несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями.
— Да, да, святой отец! — завизжали все три ведьмы, крестясь и подвывая. — Никто не знает, кто его отец! Наверняка это сам Враг!
— Послушайте, сударыня, — начал я с некоторой гордостью, обращаясь к самой горластой из трех, — ввиду вашего откровенного невежества мне кажется, что вы не имеете права делать такие клеветнические заявления, бросающие тень на репутацию моей матери и мою. Умоляю вас взять назад это заявление или я буду вынужден представить это дело к дальнейшему разбирательству.
На эти слова (как ты заметил, это были первые мои слова) священник улыбнулся и приказал воинам увести женщин вниз, на кухню. Когда они спустились по спиральной лестнице и их болтовня затихла, аббат Мауган снова повернулся ко мне. Он сжимал свое распятие чуть крепче, чем было нужно, но в остальном вел себя непринужденно.
— Наверное, нам с тобой нужно поговорить, — мягко начал он, садясь в кресло с высокой спинкой возле кровати. Это меня вполне устраивало, и потому я забрался на кровать и уселся, закинув свои прелестные мохнатые ножки одна на другую, облокотившись рукой на колено и подперев подбородок кулачком.
— Итак, — начал аббат твердо, но ласково, — как ты думаешь, почему эти добрые женщины так тебя испугались?
От этих слов я прямо-таки взвился. Я ничего не мог поделать со своей внешностью, которая в любом случае была не такой уж противной. Священник некоторое время с любопытством рассматривал меня, затем встал и взял большое серебряное блюдо, что лежало на столе у кровати. Выплеснув из него воду на усыпанный тростником пол, он протер его рукавом и поднес к моему лицу. Я уставился на отражение в нем и, честно говоря, изрядно испугался.
