Катерина Шишканова - Призрачная
Но вот наступил день, когда его не стало. Всё село затаило дыхание внимательно наблюдая за девчонкой. А она всё молчала. Молча натаскала из лесу сухих дров, устроив за домом импровизированную лежанку, молча вытащила из дома сухонькое тельце отшельника — отмытое и переодетое — положила на хворост, молча помолилась и запалила.
— Сие от Дьявола, — зашептались одни.
— Не по-людски, — подхватили другие.
— Ведьма она, — заключили третьи.
— И нога у ней кривая, — поддержали все остальные.
И все затаились, ожидая, когда же ведьмовские наклонности возьмут над молодкой верх. Но проходила неделя, другая, а хибара на окраине не менялась — из неё не доносились потусторонние звуки, не слышались шабашные песни и из трубы по ночам никто на метле не вылетал. Всё успокоилось… Пока однажды сельский голова не обвинил её в смерти своего сына. Никто и слушать не стал слабых заверений ведьмы в том, что убиенный хотел над ней надругаться. Сама соблазнила очами своими бесстыжими да речами ласковыми, а когда расплатиться отказался — топором прирубала! Толпа превратилась в зверя. Её хижинку снесли, выколупывая из неё пытавшуюся скрыться от правосудия мерзавку. Огород вытоптали, козу задрал чей-то овчар, кур разобрали шустрые соседи, а девчонку поколотили, связали руки и оставили на стражников. А сами принялись устанавливать небольшой хлипкий помост, к которому всё село в упоении предстоящим мероприятием стаскивало хворост…
Я проснулась вся в липком поту, дрожа то ли от холода, то ли от охватившего ужаса. За стенкой на хозяйской кухне кто-то мирно похрапывал, громко причмокивая во сне губами. Страх и отчаяние свили тугой клубок в животе и змеями зашевелились внутри: мне не спастись. По щекам скользнули слёзы — те самые, которые так хотели увидеть озверевшие жители Приграничья, когда волокли меня к готовому кострищу… и не увидели, ещё больше зверея от их отсутствия.
На кровать бесшумно прыгнула Альбина, звериным чутьём почувствовавшая, что мне сейчас плохо. Её ободряющее мурлыканье заставило мои обстриженные месяц назад волосы если не встать дыбом, то хотя бы зашевелиться. Нечто сродни зловещему хрюканью и утробному рычанию проскальзывало в кошачьей песне.
— Х-хорошая девочка, — заикаясь я почухала кису за большим пушистым ухом, чтоб только она заткнулась и ради всего святого оставила меня в покое. Альбина воодушевилась и наградила меня хриплым мяуканьем — таким же зловещим, как и мурлыканье.
— Ах, чтоб вас всех, — храп за стенкой прекратился, послышалась возня. Перебравший с вечера зелена вина ночной сторож — старый хрыч дед Лукон (большой любитель ентого дела) — недовольно застучал в дубовую дверь. — Умолкните, черти богомерзкие! И не спится же?
Дальше он бормотал под нос сугубо для своего личного пользования, но всё равно что-то сплошь нехорошее про нас. Альбина опасно задёргала кончиком длинного хвоста — как и всякий призрак, тем более замковый сторож, она обладала зачатками телепатии и могла считывать эмоции окружающих.
— Спокойно, подруга, — мои слабые пальцы уцепились в кошачью холку. — Лучше посиди со мной… приспи меня, а то я безумно боюсь… э-э… темноты.
Я старательно про себя испугалась тёмной комнаты и кошка, почувствовав скорей моё отчаянное желание удержать её возле себя, чем придуманный испуг, утихомирилась, разлеглась на моих ногах мягкая и на удивление лёгкая.
Заснула я буквально через секунду после того, как закрыла глаза…
II. Граф Велазург
Распанаханная до кости спина заживала хуже всего, и день, когда я впервые смогла самостоятельно подняться с кровати и пошатываясь выйти в кухню, стал для моих новых знакомых настоящим праздником. Вела даже не ругалась за то, что я без предупреждения отползла так далеко (шесть метров) от постели. Приходящий в себя после недавних возлияний дед Лукон тут же предложил за это выпить. Согласились многие, даже Вела, которой незамедлительно скрутили кукиш.
Слава богу, про возникновение этой "царапины", как однажды выразился лекарь, никто меня не расспрашивал. Все просто, затаив дыхание, ждали, когда же я стану полноценным человеком… и смогу убраться от сюда. Так мне казалось. Казалось неправильно, и когда я заикнулась, что скоро смогу освободить занимаемое пространство, Авелия всерьёз пообещала меня отшлёпать.
С каждым днём я всё твёрже стояла на ногах. Могла пройтись из комнаты в комнату и даже выглянуть в коридор, хотя долго там бродить мне не позволяли. Через пару дней я перестала вылезать из кухни, постоянно ошиваясь около Веты или бабы Хвени, ставших мне ближе подруг, роднее мамы. Главным делом я ела. Ела всё подряд, что не предназначалось для помоев и хозяйского стола. Меня кормили с утра до вечера, а с вечера до утра я кормила себя сама, тихо пробираясь в кухню и на ощупь отыскивая чего-нибудь съедобного. Иногда вместе со мной на "дело" ходила Альбина — большая любительница набить пузо за чужой счёт. Тогда мы громили не только графскую кухню, но и примыкающую к ней кладовку, лопая припасённое на зиму вяленое мясо, колбасы, всевозможные соленья и томящуюся в бочках квашеную капусту. Обычно дрыхнущий здесь же на лаве Лукон иногда просыпался, ругался, рассматривая жрущую девку, и махал на меня рукой. Набив желудок, я отправлялась на покой, но уже спустя полчаса голодное бурчание в животе заставляло меня вновь отправиться на охоту за куском ветчины или сыра.
— Что ж, вполне сносно, — заключил Климент, разглядывая бугрящуюся багровую метину на моей спине, протянувшуюся от поясницы до плеча. Я облегчённо вздохнула. — К сожалению, шрам останется, Жаль, что не было возможности обработать его раньше. Всё-таки шесть дней — слишком большой срок, чтоб зашивать. Это просто удача, что вы не занесли никакой инфекции. — От неприятного слова лекаря передёрнуло. — Откуда, вы говорите, он у вас, моя дорогая?
— А я и не говорила, — буркнула я, стараясь не смотреть на любознательную носатую фигуру.
Лекарь неопределённо пожал плечами: мол, не хочешь говорить, никто тебя не заставляет, собрал инструменты и поволок Веле кипятить… чистоплюй!
Я как раз успела подцепить последний крючок и прилизать взлохматившиеся непокорные вихры, когда в дверь робко поскреблись. Заглянула хитрая физиономия Льва, явно замышляющая очередную пакость, заметила растрепанную меня, смутилась, но тут же робко протянула кусок пирога с потрохами и стакан молока. Я величественно приняла подношение и позволила мальцу проскочить в винный погреб (в последнее время специально для него у меня была установлена своеобразная таможня, требующая определённой мзды за разрешение спуститься в подвал и там побезобразничать).
