Катерина Шишканова - Призрачная
Окружающие меня люди в большинстве своём были милыми и сравнительно добрыми. Лекарь Климент (обладатель самого шикарного носа из всех виденных мной) — чопорный несколько вздорный старик в щербатом пенсне и с остановившимися нагрудными часами мог часами читать благодарным слушателям лекции о вреде табакокурения или пользе профилактики простудных заболеваний. Он был параноиком, остерегающимся всевозможной заразы и каждую минуту ждущий нападения болезнетворных бактерий. Старый смутьян, лекарь просто расцветал, когда видел молодку или хотя бы смазливое женское личико. Его тщедушное тельце тут же выгибалось из состоянии вечного радикулита, грудь набирала побольше воздуха и раздавалась раза в два, а резная трость, без которой Климента не видели уже лет десять, отбрасывалась в сторону. В моей потрепанной внешности плутоватый лекарь не находил ничего примечательного, поэтому просто делал своё дело, попутно строя глазки Вете или Веле. Сёстры-близняшки тоже были примечательными личностями: младшая Вета была до безобразия неряшливой, болтливой и любопытной. Ни единая сплетня не проходила мимо её очаровательных заострённых ушек, ни единое слово из подслушанного разговора не уплывало из памяти. А когда по замку расползлись слухи, что я внебрачная дочь графа Велазурга, единственная, кого я заподозрила, была именно эта конопатая бестия. За её зубами никогда не задерживалось ни одной более-менее важной новости и выдавать ей секреты было крайне опрометчиво… Нет — опасно! Вместе с тем она была безгранично доброй и незлопамятной, спокойно сносила нудные наставления старшей (на целых семь минут!) Велы и никогда с ней не огрызалась, с лёгкость снося все семейные дрязги. Авелия была полной её противоположностью: семь лет назад, когда от родильной горячки умерла их мать, она возложила на себя её обязанности и постаралась её заменить. Со временем она так вжилась в образ, что попросту забыла о своих сестринских обязательствах и в разговоре часто называла своих младших "дети". Ко мне же, хоть я и была на год её младше, она отнеслась как к ровне, чему я была несказанно благодарна. Вела была церемонной дамой с замашками обедневшей аристократки и если бы не Велета, я бы в серьёз задумалась, а не обвешался ли когда-то муж её матери увесистыми рогами от кого-нибудь с голубой кровью. От её нудных наставлений я обычно спасалась под прикрытием головной боли или усталости. Она бы стала замечательной экономкой, даже не смотря на юный возраст, но постоянные разногласия с господином и как следствие — громкие с ним скандалы, не давали сему осуществиться… чему несказанно радовались все обитатели "Призрачной", включая и графа — занудство Велы иногда переходило все границы. Малыш Лев был точной копией Веты — такой же неуклюжий и любопытный. Но этот экземпляр ещё обожал шкодить, за что постоянно стоял на горохе. Я познакомилась с мужем Авелии и была несказанно удивлена её выбором — весёлый и добродушный Антоний по своему складу больше подходил такой же хохотушке Вете. В первую неделю, когда я только приходила в себя и никого, кроме рыжих близняшек не видела, я представляла его себе эдаким стареющим сморчком с обвисшим пузичком, обожающим брюзжать о политике и недосоленной каше. Когда я тихо поделилась своим удивлением с Ветой, она почесала за ухом, впервые задумавшись обо всём сама.
— Вообще-то Антоний не всегда такой весёлый, — сказала она, — и я советую его тебе не злить — как-то раз видела, как он заломал медведя-шатуна, до этого расправившегося с тремя нашими стражниками и их лошадьми. Он вообще за своих обожаемых скакунов любому пасть порвёт. Поэтому они с Велой и сошлись — она не вмешивается в его интересы, он — в её.
Ещё у моей постели постоянно обретались девочка-подросток, отбитая самим графом у селян с низины в позапрошлом году (народ решил, что кто-то глазит их скот и мигом нашёл козу отпущения) — немая после пережитых побоев. Настоящего имени девчонки не знал никто и поначалу её звали "эй, девка!", потом "эй" убрали и смягчили клич, и вот уже год она не отзывалась ни на что, кроме Девы. Время от времени забегала сдобная толстушка — главная повариха баба Хвеня — неопределённого возраста и характера: иногда она была просто сахарным леденцом, который так и просился в рот, иногда ледяной сосулькой, а иногда отравленным печатным пряником. Характер её менялся подобно ветру. Однажды она назвала меня ласточкой и нежно погладила горячую голову, посочувствовала мне и удалилась, а спустя полчаса чуть не выбила дверь ногой, грязно выругалась, увидела меня и тут же заклеймила дармоедкой, лентяйкой и почему-то косорукой крокодилой. Отдельного внимания заслуживала огромная кошка-альбинос, напугавшая меня в первый вечер, когда я пришла в себя. Эта зверюга была вовсе не кошкой. Насколько я поняла, она жила здесь с основания "Призрачной" и, возможно, являлась её сторожем — особой разновидностью призраков, призванных оберегать замки. Во всяком случае упоминания о ней имелись в самых первых летописных свитках. Альбина обожала поспать, поточить когти и пораздражать меня своим мурлыканьем. Почему-то именно мою персону она избрала объектом своей пылающей страсти, денно и нощно оберегая мой покой (и добивая мои нервы), лёжа у камина. Ещё мелькали две служанки Минора и ВерСника — сенные девки, призванные обслуживать внутренние покои, но жили они в соседнем селе и в замке появлялись лишь по воскресеньям. С ними я никогда не заговаривала — уж больно неприступно выглядели вздёрнутые носы, накрохмаленые переднички и метёлочки для пыли в наманикюреных ручках. Их вообще мало кто любил, двух задавак и недотрог. Всех остальных я не знала — только слышала звуки их голосов, когда прислуга собиралась на кухне во время обеда или ужина.
Целый месяц я валялась в кровати, стоически снося издевательства лекаря и Велы, когда те сговорившись пичкали меня всякой гадостью, отгороженная от всего мира дубовой дверью. Иногда я ловила себя на том, что находясь в полном одиночестве и тишине — особенно в бессонные ночи — я начинала разговаривать сама с собой или спящей Альбиной. Я рассказывала ей про свою любимую дворняжку Рябку, погибшую под колёсами телеги или прирученного однажды голубя, которому потом свернули шею мальчишки, отобравшие его у меня… Когда я понимала, что бормочу, видения десятилетней давности развеивались и я опять забывала свои детские переживания, наполняясь новыми — взрослыми и куда более серьёзными. Меня постоянно преследовал страх, что до "Призрачной" однажды добегут слухи о неудавшейся расправе жителей Приграничья над молодой неопытной ведьмой, сумевшей вырваться и скорей всего окончившей жизнь в лесу, а я не буду в состоянии удрать отсюда. С другой стороны, вроде бы Деву тоже подозревали в чём-то подобном, однако же граф всё же забрал её… Терзания не давали мне покоя и силы мои всё никак не желали возвращаться. Наконец Климент не выдержал и наказал Веле отпаивать меня валерианой или мятой.
