Урсула Ле Гуин - Одиночество
А мама тем временем продолжала укладывать в свою корзинку корни пиджи.
– Оседлые мужчины считают изнасилование очень, очень плохим делом, – продолжала Нойит, по-прежнему якобы обращаясь ко мне. – Они считают, что на это способен лишь тот, к кому женщина никогда не придет сама. А если несколько юношей все же возьмут силой какую-нибудь женщину, то им придется убить всех юношей из их Дома. Всех.
Только тут мама наконец-то услышала ее.
И она не пошла на встречу с Родни. Но весь сезон дождей она ходила грустной и подавленной. А потом она заболела, и старая Днеми приставила к ней Дисду, чтобы та поила ее сиропом из ягод гаги. Мама продолжала работать и лежа. Она писала статью о местных болезнях и местной медицине и о том, что больных здесь выхаживают девушки, потому что взрослым женщинам не позволяется переступать порог чужого дома. Вот так она и болела: беспрестанно писала и переживала за Родни.
Однажды, когда сезон дождей уже подходил к концу и с гор повеяло теплым ветром, а на холмах повсюду распустились желтые медовки, первые вестницы Золотой Поры, мама работала в саду, и вдруг заглянула Нойит. «Мужчина из Дома у Горизонта сообщает, что с мальчиками все хорошо», – сказала она и ушла.
Только тогда мама начала понимать, что, несмотря на то что взрослые никогда не заходят друг к другу в дома и редко говорят друг с другом, а романы между мужчинами и женщинами носят кратковременный и часто случайный характер, и даже несмотря на то что мужчины живут в основном полными отшельниками, все же здесь существовал определенный тип социальных отношений: обширный и искусный свод правил поведения и запретов. Теперь в своих отчетах кораблю она всячески подчеркивала это открытие и с головой углубилась в его исследование. И все же она продолжала считать, что жизнь сороянцев крайне примитивна; она не видела личностей, перед ней были лишь убогие потомки великих предков, растратившие в течение веков все богатство породившей их культуры.
– Милая ты моя, – как-то сказала она мне по-хайнски (поскольку на моем языке сказать «милая моя» просто невозможно), а еще и для того, чтобы я не забывала этот язык. – Милая ты моя, объявление неосвоенных технологий магией весьма типично для примитивных народов. Нет-нет, я не критикую их. Расценивай мои слова, как научный вывод.
– Технологии – это не магия, – возразила я.
– Но они же именно так считают. Ты же сама мне как-то рассказывала для записи историю о колдунах Эпохи до Начала Времен, которые могли летать по воздуху и плавать под водой, а также передвигаться под землей в магических ящиках!
– В металлических ящиках, – поправила ее я.
– Другими словами: в самолетах, субмаринах и метро; и вот результат – некогда утраченные технологии они объявляют волшебством.
– Дело не в коробках. Не в них магия, – терпеливо разъяснила я. – Магия была в самих людях. Они использовали свою силу на то, чтобы обрести власть над другими личностями. И единственный путь сохранить свою личность – это избегать любой магии.
– Это императив их культуры: несколько тысяч лет тому назад на этой планете бесконтрольное развитие технологий высшего уровня привело к социальной катастрофе. Именно так. И самым рациональным выходом из данной ситуации было наложить на все иррациональное табу.
Я не очень понимала все эти ее «рациональное-иррациональное» – в моем языке просто нет таких слов. Вот «табу», да, это было понятно: это что-то вроде «ядовитый». Но я вслушивалась. Потому что дочь должна вслушиваться, когда говорит мать, а моя мать знала много такого, чего не знала ни одна личность на планете. И все же временами мне было очень трудно учиться у нее. Если бы она побольше пела и рассказывала истории! Но она просто говорила очень много разных слов. А слова – они что? Так, пустое. Они, как вода, – попробуй, удержи ее в сите себя!
Золотая Пора прошла, за ней пролетело еще одно чудесное лето, и наступила Серебряная Пора, когда долины укутываются густыми туманами. А затем наступил сезон дождей с его бесконечным теплым ливнем, день и ночь шуршащим по крыше. Вот уже почти целый год прошел с тех пор, как мы получили последние вести о Родни и Эднеде. Но однажды ночью в сонный шорох струй влился новый звук: какое-то царапание у дверей и тихий шепот: «Т-с-с! Не бойтесь, это я…»
Мы тут же разожгли огонь. Родни стал выше, но страшно исхудал, он был похож на обтянутый кожей скелет. А верхняя губа у него была рассечена пополам так глубоко, что было видно зубы, и он не мог произносить звуки «п», «б» и «м». Но зато голос у него погрубел и был уже голосом взрослого мужчины. Он придвинулся к самому огню, словно пытаясь хоть немного согреть свои еле прикрытые лохмотьями кости. Зато на шее на шнурке у него висел его нож. «Там все было нормально. Правильно, – наконец сказал он. – Но я, пожалуй, больше не стану продолжать этот эксперимент».
Он почти ничего не стал нам рассказывать о том, как он провел эти полтора года в Доме юношей, объясняя это тем, что хочет составить подробный отчет, когда вернется на корабль. Зато он рассказал нам, что ему предстояло бы, если бы он остался на Соро. Тогда он был бы обязан вернуться на Территорию и продолжать борьбу за лидерство в их группе, соревнуясь с другими в жестокости, до тех пор, пока не запугает всех и не будет признан самым сильным. Лишь тогда ему будет позволено уйти. А дальше он должен будет в одиночестве странствовать до тех пор, пока мужчины не разрешат ему поселиться в каком-то определенном месте. Эднеде с еще одним парнем решили объединиться (это разрешается, если между партнерами сексуальная связь), и с окончанием сезона дождей они уйдут в поисках своего нового дома вдвоем. Да, к подобным парам оседлые мужчины относятся спокойно, но только до тех пор, пока партнеры ведут себя по-мужски, а не пытаются подделываться под женщин. Что же касается одиночек, то они должны найти способ заставить уважать себя всех оседлых мужчин, живущих в районе радиусом на три дня ходьбы от Круга Тетушек.
– То есть еще года три-четыре жизни в бою без конца и начала, – сказал он. – Нужно всегда ‘ыть настороже, да еще все вре’я выслеживать кого-то и са’о’у завязывать драки, что’ы всем доказать, какой ты крутой и несгибае’ый и что ты и день и ночь начеку. А в награду – жизнь в ‘олном одиночестве. Нет, я так больше не хочу. – И, взглянув на меня исподлобья, он добавил: – Да, я не личность. И я хочу до’ой.
– Я сейчас же радирую на корабль, – тихо сказала мама, и из ее груди вырвался вздох облегчения.
– Нет, – сказала я.
Мать обернулась ко мне и хотела что-то сказать, но Родни остановил ее:
– Я возвращаюсь. А ей не надо. Зачем это ей?
Он, как и я, уже давно привык не поминать личные имена лишний раз.
