Ольга Мяхар - Быть бардом непросто
Все это сложно, но в итоге ты получаешь все. И сам решаешь, как именно распорядиться в дальнейшем жизнью и богатством.
А пока… у тебя есть камень. И гора. И улыбки окружающих, уверенных в том, что ты чокнулся.
…Изучаю стоящий колом розовый ирокез в отражении воды. Русалки восхищенно причмокивают, плавая в глубине и пытаясь заглянуть мне в глаза. Так… где моя подводка? А, вот она. Рисуем контур вокруг глаз… Изящнее, еще изящнее. Вид у барда должен быть слегка болезненным, чтобы слушатели понимали душевные терзания исполнителя. Во! В самый раз. Подобные глаза не заметить сложно. Даже при очень большом желании. Выразительные такие. А что у нас с лаком? Так и знал. Опять потрескался.
Дую на ногти. Шепчу специальное заклинание, подслушанное у девчонок. И — вуаля! Ногти чистые, лака нет. Достаю из кармана пузырек с ярко-алой, страшно вонючей жидкостью. Откручиваю крышку зубами.
А теперь аккура-атненько.
— Ты что, ногти красишь?!
Инстинкты темного заставляют резко развернуться, врезать ногой в лоб с разворота, одновременно достать нож из сапога и приложить его лезвием к горлу нападающего.
Сижу на груди светлого эльфа, шипя и едва удерживаясь от того, чтобы не перерезать сонную артерию.
— Вот поэтому детей и не выпускают из дома, — хрипит он в ответ, косится на нож и старается не шевелиться.
Сижу, пытаюсь успокоиться и начать мыслить спокойно. Н-да. Инстинкты — вещь серьезная. Даже для пацифиста. Молча изучаю палец, накрашенный аж до локтя.
— Ножик убери.
Хмуро на него смотрю. Папа прирезал бы. Если бы его оторвали… к примеру, от охоты. Да так внезапно. Для профилактики и поддержания авторитета, так сказать. Но я не папа.
Встаю, сажусь у воды, снова колдую, счищая лак. Жалко. Кровь хищной игуаны достать сложно, а у меня остался всего один пузырек.
— Спасибо, — доносится из-за спины.
— За что?
— За то, что не убил. Видел бы ты свои глаза. Я думал, не остановишься.
— Ну ты уже старик, — отвечаю со вздохом. — А стариков убивать нельзя.
Наслаждаюсь слегка ошарашенным видом собеседника.
— Кто старик? А кому тут тысяча сто двадцать?
— Я пошутил.
— Я так и понял. Ну так сколько? — вопрошает светлый, выгнув дугой бровь.
— Пять.
— Не придуривайся. Если тебе пять, то мне десять.
— Поздравляю.
— Фтор.
— Что?
— Не груби старшим.
Кошусь на него. Лежит, закинув руки за голову, греется на солнышке и довольно продолжает перепалку. Странный он. Все светлые вроде как презирают темных. А этот разговаривает так спокойно, с издевкой, словно общение с темными для него вообще норма жизни.
— Кстати, я решил дальше путешествовать с тобой.
Кисточка с лаком заехала на палец. Хмуро изучил брак, попытался не паниковать.
— С чего бы это вдруг?
— Ты мне нравишься.
Паника медленно, но верно переросла в ужас. Слыхал я о таких светлых. После определенного возраста обычные удовольствия им приедаются, и они начинают извращаться. Так отец мне говорил: находят красивого мальчика, зверски развращают его и бросают бедолагу умирать от стыда и ужаса. Правда, потом папа прибавлял, что где-то я такого эльфа уже встретил. И мне понравилось. За что я всегда вызывал родителя на бой и неизменно был бит.
— Я понял. Ты — извращенец. — Прижимаю уши к голове и стараюсь незаметно отодвинуться как можно дальше.
На меня удивленно смотрят голубыми как небо глазами.
— А?
— Небось хочешь насладиться моим невинным телом.
— Невинным, — повторяет задумчиво. — И это в возрасте тысяча ста двадцати лет. Все настолько плохо? — Участие в его голосе оказывается таким неподдельным, что мне почему-то становится себя очень жалко. Появляется желание срочно что-нибудь добавить. Мгновение спустя приходит осознание того, что надо мной нагло издеваются.
— Не родилась еще та… зараза… которая насильно вырвет мой поцелуй!
— Я убит горем.
Подозрительно на него кошусь.
— Опять издеваешься?
— Да нет. Я так! — Задумчивый взгляд, хитрая улыбка. — Ты, главное, не переживай. Я тебя нашел и теперь всегда буду рядом. Позабочусь, обласкаю…
— Стоп. — Встаю, плюнув на лак. У меня уже все руки перемазаны. Позже докрашу. — Я. С тобой. Никуда. Не пойду! Понял?! Ищи другого идиота.
И, бросив на светлого взгляд, полный презрения, подхожу к Молнии, быстро седлаю и поспешно отъезжаю, показывая напоследок еще лежащему на траве эльфу мизинец.[1]
ГЛАВА 4
Поля, вдали лес шумит листвою. У обочины то и дело мелькают в траве мелкие пичуги, перекрикиваются и выискивают червячков пожирнее. Мимо уха, гудя, пролетают три мухи, спешащие на свой мушиный банкет. Изучаю карту, покачиваясь в седле и чувствуя, как ветер пригибает ирокез.
Так, следующее село у нас стоит на болоте. И чтобы подобраться к нему, придется сделать крюк от основного тракта. Задумчиво изучаю недалекую кромку леса, прикидываю, насколько сильно мне хочется туда соваться. Тракт идет аккурат вдоль леса, солнце слепит глаза и заставляет насекомых стрекотать с неслыханной силой. Да и жара порядком допекает, подталкивает упасть в тень разлапистых крон и отдохнуть у корней деревьев.
Гм, с одной стороны, припасов хватает, и крюк делать не хочется, а с другой — денег как не было, так и нет. Да и светлый извращенец в болото вряд ли сунется. Кстати, вот и развилка.
Лошадь фыркает и останавливается у обочины дороги, у узкой, ответвляющейся в лес, поросшей травой тропки. Внимательно ее изучаем. Молнии, кстати, она чем-то не нравится, и меня ненавязчиво пытаются провезти дальше.
— Эй, а ну стой. Нам деньги нужны. И крыша над головой.
Рыжая красавица качает головой и косит на меня правый глаз. Я это перевожу просто: тебе надо, ты и иди, а мне и тут неплохо. Смотрю на небо. Ветер крепчает, облака медленно застилают небосклон. К вечеру может пойти дождь. Не хотелось бы при этом оказаться на тракте. Ирокез намокнет, да и инструмент, хоть и в чехле, все равно может испортиться.
— Молния, надо ехать. Ну надо — и все тут. И потом, ты только представь: светлый меня догонит и… поцелует взасос. С разбегу, — добавляю мрачно. — Извращенцы, они такие. Сначала тихие-тихие. А как откажешь — прорывается плотина чувств.
Молния что-то жует, склонив голову к траве и не реагируя на мои терзания.
— А я натура творческая, тонкая. Могу впасть в шоковое состояние, и тогда ни есть, ни пить не смогу. И тебе не дам. — Ко мне поворачивают правое ухо. — Яблоки пропадут, сахар исчезнет, морковки не дождешься. Про овес и вовсе молчу.
