Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — властелин трех замков
— Ваша милость, впереди река, за ней два села, оба беднее, чем наше!.. А брод не напротив, а ниже…
— Что насчет города? Чтоб в наличие постоялый двор, гостиница?
— Есть, но туда вам, ваша милость, сегодня не добраться.
— Дорога плоха?
— Дорога терпима, но далековато… — Он еще раз посмотрел на Зайчика, измерил взглядом ширину его груди, сказал, колеблясь: — Хотя, если гнать до самого вечера, к заходу солнца успеете.
— А потом уже не пустят?
Он вздохнул, развел руками.
— На ночь ворота всегда заперты. Говорят, в степи снова появились Ночные Слуги.
Я насторожился.
— А это кто еще?
— Призраки, — объяснил он, — днем только тени, а ночью обретают плоть. У кого есть амулеты, те защищены, а люди с талисманами могут даже обратить их в слизь, но остальных Ночные Слуги просто лишают разума. Потому ворота ночью на запоре.
— Разумная мера, — согласился я. — Значит, надо спешить…
Пастух ахнул, побелел. Я быстро повернулся в седле. Перед нами возник, как будто появился из незримого вихря, пес с ягненком в пасти. Пастух не успел открыть рот для истошного вопля, как пес положил перед ним ягненка и благовоспитанно отступил. Ягненок попробовал встать, жалобно бекнул и упал пастуху на ступни.
Инстинктивно он подхватил ягненка на руки, в глазах ужас, побелел, с трудом оторвал взгляд от пса и перевел на меня.
— Ваша милость… — пролепетал он. — Если бы он не отыскал этого потерявшегося ягненка… я бы подумал…
— А вот не думай, — перебил я. — Нормальный охотничий… тьфу, пастуший пес. Вроде таксы.
— Да-да, конечно, — согласился он поспешно. — Только с виду он, как это… не к ночи будь помянут…
— Вот и не поминай, — снова перебил я. — Так, говоришь, впереди река, а брод ниже по течению?.. Но это нам сильно в сторону, а выше нет?
— Есть и выше, но до того брода дальше.
— Хорошо, спасибо.
А когда отъехали, я распорядился вслух:
— Едем до реки по прямой, потом поднимемся по реке. Тот брод нас устроит больше.
Зайчик не спорил, да и пес не возразил — прекрасная у меня команда. Пока ехали, размышлял над тем, как это пес так легко учуял отставших овец и потерявшегося ягненка? Наверное, за его долгую жизнь находились смельчаки, что приручали его заново. Возможно, один из таких орлов был пастух, почему у пса навыки общения со стадом. А овцы какие-то вообще не религиозные и даже не суеверные: ничуть не испугались, не крестились, не плевали через левое плечо.
Глава 3
Мы мчимся под синим небом, копыта стучат по каменной почве, чавкают в болотах, над нами проносятся ветви деревьев, проплывают массивные уступы исполинских не то скал, не то циклопических сооружений древних людей. Бобика не слышно, словно парит над землей, а стук копыт так же привычен, как шорох настенных часов. Далекие горы на рассвете выглядят голубыми и синими, сейчас стали оранжевыми и желтыми, а когда солнце перешло на ту сторону неба, побагровели, будто их залило кровью героев.
Я чувствовал морозность воздуха, хотя землю хорошо прогрело солнечными лучами, в траве стрекочут теплолюбивые кузнечики и носятся крупные, почти тропические муравьи.
Пес, поняв, в каком направлении движемся, носился по сторонам, пугал птиц и зверей, однажды прибежал и подал мне толстого молодого гуся. Я похвалил, погладил, сунул гуся в сумку, а сам задумался: то ли пес еще и охотничий, то ли гусь совсем дурак, позволил себя схватить бескрылому зверю. Хотя, впрочем, надо будет как-нибудь проверить, на какую высоту пес прыгает…
Сейчас под копытами гремит выжженная пустыня, в лицо встречный ветер, я всматривался в даль, не сразу и заметил, что в сторонке на самом солнцепеке высится крест, еще чуть — и я проскочил бы мимо.
Огромный крест из неошкуренных бревен. А на нем распят голый человек. Вниз головой. Живот распорот, кишки грязной грудой свисают до земли. Пара мелких зверьков, рыча, дерутся за лакомство, нападают друг на друга. Завидев нас, в первую очередь — Черного Пса, зверьки разбежались.
Пес с интересом осмотрел распятого человека, понюхал вываленные внутренности. Я соскочил с коня, подбежал, еще раз огляделся, но ближайшая роща далеко, а на каменистой равнине не спрятаться засаде. Человек слабо застонал, коричневые полосы застывшей крови испятнали пробитые толстыми гвоздями руки и ноги. Глаза со срезанными веками немигающе смотрят на мир.
Мне показалось, что глазные яблоки сдвинулись при моем появлении.
— Господи, — воскликнул я. — Ты еще живой? Держись, дружище…
Я упал на колени и принялся выдирать гвоздь из руки распятого. Человек прохрипел:
— Оставь… Я все равно умру… но… пусть на кресте… как мученик…
— Да, — согласился я, — завидная смерть. Но живым быть лучше…
— Нет, — простонал он, — нет…
— Может быть, — согласился я. — Но не однозначно. Лучше быть живым псом, чем мертвым львом, но пасаран, лучше умереть стоя, чем жить на коленях, нам жизнь не дорога, а вражьей милостью мы гнушаемся… и тэдэ и тэпэ… однако же есть и другая точка зрения…
Кое-как выдрал и второй гвоздь, вскочил, ухватился за толстый штырь, что раздробил правую лодыжку несчастного. Человек хрипел, говорил что-то, возражал, я с великим трудом освободил ногу, затем вторую, уложил мученика на землю. Изможденный, с огромной зияющей дырой на животе, куда, я только сейчас заметил, натолкали камней и пучков травы, он уже был мертвецом, но все еще шевелил обугленным ртом:
— Неразумные дикари… Не мсти им… Не ведают, что творят…
— Лежи тихо, — предупредил я и положил ладони ему на грудь. — Почему они тебя вверх задними ногами?
— Это я их упросил… — донесся затихающий шепот. — Чтобы не уподобиться распятому Христу… То он, а то я…
Слабость нахлынула, руки стали тяжелыми. Если бы я не сидел на земле, ноги не выдержали бы моего тела. Некоторое время я слышал только звон в ушах, а когда перед глазами перестали мелькать темные мухи, человек оставался таким же изможденным и худым, но раны затянулись, как на руках и ногах, так и на животе, вытолкав наружу камни и пучки травы.
Я переждал приступ слабости, заставил себя подняться и сходить к коню. Черный Пес исчез, я ощутил слабое чувство досады, ну да ладно, и то хорошо, что увел его от моих деревень. Спасенный распростерт на том же месте, черная тень зловещего креста делит его пополам, руки все так же бессильно раскинуты в стороны. Я развязал мешок, с трудом превозмог страстное желание впиться зубами в мясо и сыр, выложил трясущимися руками поверх мешка.
— Угощайся, святой отец. Священник, если не ошибаюсь?
