Прекрасней всех (СИ) - Сакрытина Мария

Наутро — снова в обнимку с берёзой — я спросила озабоченного лекаря («Тяжёлый случай, Ваше Величество, у Её Высочества мозговая горячка»), бывают ли вещие сны. «Тебе ещё и сны снятся!» — воскликнула в ответ вместо лекаря матушка. И приказала торопиться в столицу — а то принцессе совсем плохо. «Предсвадебная мозговая горячка, — утешал маму лекарь. — Не волнуйтесь, Ваше величество, у всех невест бывает». «У меня не было! — восклицала матушка. — То есть, была, но не такая!»

Я ещё пару раз видела Нэжа — в лесу и в окружении каких-то карликов, и с ними же в избушке. Но думаю, это был горячечный бред — лекарь напоил меня какой-то гадостью. Королева снилась: она смотрела в зеркало, оно исправно показывало ей меня и говорило, что я милее.

Уже на подъезде к столице мне приснился последний сон, самый жуткий. Это снова была избушка, снова Нэж — и старуха, согбенная (как только ходит ещё?), закутанная в потрёпанный плащ, протягивала ему яблоко. И сразу понятно было, что яблоко ненормальное — не бывает у нормальных яблок одна половина красная, другая белая, и всё это ровнёхонько по центру.

«А коли ты яда боишься, я съем белую половинку, а ты — красную», — говорила старуха.

Нэж, мой бедный, усталый, грустный Нэж, смотрел на неё с тоскливым отчаянием. И улыбался — так приговорённые иногда улыбаются палачу.

«Не нужно, матушка, — он взял яблоко. — Спасибо».

Мы со старухой, замирая, смотрели, как он медленно подносит яблоко ко рту — красной половиной. Всё ещё улыбаясь, надкусывает…

Старуха как-то по-девчачьи вскрикнула: «Да!» и закружилась по комнате (куда только немощь делась?), когда Нэж упал. Надкушенное яблоко покатилось к порогу…

Лекарь сказал мне за пару дней до этого, что вещие сны и впрямь бывают и предвосхищают они будущее. Вооружённая этим знанием, я попинала очередную берёзу, у которой проснулась, отказалась пить очередную лекарственную гадость. А когда мы приехали во дворец, и меня окружила толпа медикусов, наверное, со всего Полесья, я схватила за недоуздок чью-то лошадь, взобралась на неё, крикнула матушке, что еду погулять, буду нескоро — и галопом понеслась обратно в Ивэр.

У туннеля сквозь горы теперь растёт лес. Дубовая роща. Это я наглядно доказывала местной страже, что я в порядке — и пусть передадут это маме. Что вернусь я с мужем — она сама же хотела меня замуж выдать. Пусть так ей и скажут.

А в Ивэре уже привычно выла вьюга — и я носилась по лесу, как сумасшедшая, отыскивая избушку из сна. И на этот раз было утро, когда я увидела Нэжа. Солнце, проснувшись, светило слабо, и деревья кутались в синие тени, а вокруг хрустального гроба караулом стояли какие-то коротышки с факелами, и снег заметал их, как ледяные изваяния.

Я опоздала.

Кто-то из коротышек, размахивая факелом, попытался меня остановить. Но я сказала: «Пропустите» — и, как завороженная, склонившись, смотрела на Нэжа в гробу, словно вмёрзшего в лёд. Горячие мои слёзы не могли его растопить.

Кто-то сказал: «Поцелуй его, принцесса». И другой коротышка открыл крышку гроба. Поддавшись трагизму момента, я приникла к холодным губам мёртвого Нэжа. Выпрямилась: он всё также лежал, ледяной, неподвижный, далеко от меня, навсегда. Конечно, когда это смерть прогоняли поцелуи…

«Значит, не настоящая твоя любовь, принцесса», — сказал кто-то… И на этом месте я очнулась. То есть как, ненастоящая?!

— Настоящая любовь всегда чары снимает, — ответил мне коротышка, который открыл гроб.

Я повернулась к Нэжу — снежинки падали на его лицо и не таяли.

— А вы вообще кто?

— Гномы мы, — вздохнули коротышки. — Принц нам свободное проживание обещал.

— И кровать мою починил, — вставил кто-то.

— И крышу…

Они его тут за слугу, что ли, держали? Моего жениха?!

— Это он поторопился, — буркнула я. — С крышей, — и, обняв Нэжа, посадила его в гробу и хорошенько встряхнула. Раз, другой.

Гномы, открыв рты, наблюдали.

— Принцесса… Ты что делаешь?

— Он яблоко отравленное съел, — я поднатужилась и снова тряхнула. — Я жду, когда оно из него выпадет!

Гномы переглянулись.

— Знаешь, принцесса… Мы, конечно, не люди, но даже мы знаем, что анатомически это невозможно. Тут настоящая любовь нужна…

А она, значит, анатомически очень поможет!

— Или противоядие! — осенило меня.

Я отпустила Нэжа, аккуратно уложила его на атласные белые подушки, захлопнула хрустальную крышку.

— Так, гномы, жениха моего сторожите — а я к королеве за противоядием!

И, не дожидаясь ответа, оседлала коня.

— Ну удачи тебе, принцесса, — хмыкнул кто-то из гномов.

Я рассудила, что противоядие, если оно и есть, королева держит в потайной комнатке с зеркалом. И чтобы тихонечко его оттуда украсть… В общем, мне в голову не пришло ничего лучше, чем вырастить вьюнок, чтобы тот оплёл полдворца, нашёл комнатку и достал противоядие. Для этого пришлось спрятаться у конюшни, распластаться на заледеневшем крыльце и надеяться, что никому из слуг не приспичит пройти тут в ближайший час.

Вьюн рос, крепчал, я, соответственно, слабела и рисковала получить в дополнении к мозговой горячке воспаление лёгких, когда над ухом сладенько произнесли:

— Явилась, красавица.

Видят боги, я бы превратила её в дуб, если бы не этот, в бездну его, вьюн…

…- Так и знала, что ты приедешь, — говорила ивэрская королева, правя моей кобылкой. Я тряслась в седле, как мешок с зерном. В чём-чём, а в ядах королева явно разбиралась. Что она мне понюхать дала такое, стоило мне тогда, у стены обернуться, не знаю — но голова теперь кружилась с каждой минутой всё сильнее.

— Я видела, как ты на мальчишку смотрела, — продолжала королева. — Знаешь, это ведь твоя вина. Мы с ним договорились: я дарю ему жизнь, и он тихонько её влачит где-нибудь в поле моего зрения, но не выпячиваясь, — она на мгновение умолкла, а я вспомнила уроки политики, даваемые мне мамочкой… Мда, в змеиную яму я руку сунула: искусная в ядах королева никак не могла отравить бедного Нэжа, как наверняка уморила короля. У принца были сторонники при дворе — они наверняка после убийства Его Величества теперь настороже. Слишком долго Ивэр жил при королях, а тут — королева при повзрослевшем-то принце. Шаткое равновесие политических группировок, нарушь его — Её Величество саму бы быстренько траванули. А то и повесили. Вот и нужен был спектакль с сердцем оленя — убрали неудобного принца из дворца (а что, вроде как сам ушёл), с глаз долой — из сердца вон. Интересно, королева потом гномов в убийстве обвинит? Очень удобно. А тут я… мешаюсь.

И Её Величество, словно подслушав мои мысли, продолжила:

— А тут ты. Со своей красотой… Короной… Я думала сначала выдать тебя замуж за одного из моих дурачков… А твоей матери сказала бы, что ты, примерная дочь, узнав о смерти жениха, выбрала себе другого… Но тогда бы ты жила, — она обернулась. — Красивая, красивее меня. Я не люблю быть второй. Я не позволю тебе отобрать у меня славу и любовь.

— Т-ты чокнутая, — прохрипела я, и она усмехнулась.

— Думай, что хочешь. Ты маленькая, глупая, себялюбивая девчонка, ты не знаешь, что такое бороться за трон. Тебе красота досталась даром… — она остановила лошадь. — А мне за неё пришлось сражаться. Чтобы быть самой красивой, первой, потому что только первая получает то, что хочет. Но тебе этого не понять, — она спустила меня с седла на землю, усадила под дерево.

— Чт-то ты со мной сд-делаешь?

Королева улыбнулась: сладко, нежно.

— Использую твой дар. Ты видела, лесов у нас мало, а дерево нынче в цене. Ты вырастишь для меня леса.

— Н-нет.

— Да. Знаешь, как когда-то приносили в жертву пленных эльфов?

Я закашлялась, пытаясь отползти от дерева.

— Ты станешь частью этого леса. И моя страна снова будет богата, — королева кивнула. — Прощай, девочка. Знаешь, мне тебя даже жаль. Такая красота — и хоть бы капелька ума…

Я смотрела ей вслед, смотрела, как она скрывается в метели, и думала, что это, бездна её забери, нечестно. Неправильно. Такие, как она, не должны выигрывать. Не должны получать всё, что хотят.