Вадим Волобуев - Кащеево царство
Пермяк покосился на него, смерил холодным взглядом и чуть заметно кивнул.
- Лады.
Утром, при солнечном свете, Савка ощутил себя увереннее. Умывшись и потрапезничав, решил учинить расспрос Моиславу, выпытать, что вчера на капище творилось и кто такое диво учинил. Но стоило ему высунуть нос на улицу, как тут же попал под обстрел ушкуйных насмешек.
- Портки-то не обмочил вчерась, Савелий Содкович? Улепётывал будто конь ретивый, инда искры высекал.
У Савки захолонуло сердце. Хотел прожечь задир яростным взглядом, да не вышло, только ещё больше позабавил озорников. Счастье ещё, не все из них видали вчерашний срам, а то бы и вовсе проходу не было.
- Чего ржёте, идолопоклонники? - огрызнулся Савка. - Я вот попу-то сейчас скажу, каково бесов тешите, да ещё владыке о том донесу, чтоб неповадно было.
Но угроза не подействовала. Напротив, вызвала лишний хохот и новый поток шуток, а кое кто и засвистел, словно подгонял удирающего зайца. Поняв, что препираться бесполезно, Савка плюнул и пошёл искать Моислава. Долго шарахаться ему не пришлось: попович был уже на ногах и, сидя на завалинке, тихонько переговаривался с Арнасом. Кречетом налетел на них Савелий, переполошил, будто петух сонный курятник.
- А ну выкладывайте как на духу - чем вчера на капище занимались? Дьяволу небось поклонялись? Божкам требы подносили?
Попович не стал юлить, ответил прямиком:
- Волхвовали мы там. Молились за успех похода, чтоб злые духи нас в Югре стороной обходили, и чтоб была нам удача в деле.
- Кощунствуешь[17]? - зашипел Савка, изливая на него тот гнев, который не посмел излить на ушкуйников. - От Христа отрекаешься, Моислав?
- А ты-то, Савелий, с каких пор благочестия набрался? Отец Иван что ль застращал? Или навьи здешние голову вскружили?
И впрямь, дивно было видеть такое рвение у купца, вчера ещё плясавшего на русалиях[18] и слушавшего скоморошины. Не иначе, обиду какую возымел на поповича, вот и ярился.
- Ты мне поговори, - процедил Савелий, сверху вниз глядя на Моислава. Он перехватил на себе взгляд пермяка и рявкнул: - А ты что пялишься, языческая морда? Или порядку не знаешь? А ну, шапку долой! - Савка кулаком сбил дублёную скуфью, взвихрил волосья на голове зырянина. - Где кудесник вчерашний? Отвечай, скотина! И не вздумай врать.
Растерявшийся Арнас вытянулся перед разбушевавшимся купчиной, заморгал, косясь на поповича. Тот пробовал было вступиться, да куда там - разошёлся Савка, не уймёшь. По счастью, Савкин крик привлёк внимание воеводы. Услыхав громогласное сквернословие, Ядрей встревожился (а ну как ушкуйники набезобразничали?), поспешил к месту событий. Узрел купца и успокоился, буркнул, приблизившись:
- Ты чего, Савелий, колобродишь? С похмелья, что ль, или так, по горластости своей?
Купец обернулся, бросил взгляд туда-сюда (нет ли Якова Прокшинича поблизости?), и завопил:
- Непотребство тут и соблазн дьявольский. Вчера иду, вижу - камлают. А кто камлает-то? Буслай да Моислав с кудесником здешним. Что ж мне, терпеть это? Не могу снести поругание имени Христова, пускай покаются, замолят грехи перед Господом.
Ядрей аж покачнулся, спервоначалу решил - шутит купец. Но нет, не шутил Савка, орал от души.
- Ты что, Савелий, грибов что ль местных объелся?
Откуда ни возьмись и Буслай вырос.
- Срам он свой закричать хочет, робость притушить, - сказал ушкуйный вожак. - Оттого и разоряется.
Савка побагровел.
- Где шаман твой? - завопил он на Арнаса, не посмев препираться с Буслаем. - Дай мне его сюда, уж я ему всю душу вытрясу.
- Неча шуметь, галок пугать, - небрежно бросил ему попович, уводя пермяка. - В Югре свою удаль покажешь.
- Ну погодите же у меня, - с ненавистью произнёс Савка ему вслед.
Он досадливо плюнул и двинулся к берегу реки. Лёгкий осенний морозец пощипывал щёки, зябкий ветерок гулял меж голых берёз и размашистых сосен, присыпанная сухой листвой грязь, вязко чавкая, норовила утянуть сапоги. Бледное солнце просвечивало сквозь мутную серую плёнку облаков, не грея и не даря радости. Бугристый пенистый урман по ту сторону Печоры громоздился зелёной кашей, подступая к самой воде. Купец вышел на узкую каменистую полосу у реки, кинул взгляд по сторонам. Слева, где стояли струги, слышались окрики, смех и беззлобная перебранка, от судов к берегу и обратно сновали лодки, полные людей и каких-то грузов в бочках, крынках и корзинах. От лодок расходились большие волны, которые, постепенно слабея, с ленивым тихим плеском доползали до ног Савелия. Справа по всему окоёму раскинулась дремучая нетронутая дикость, погубившая уже не один десяток русских жизней. Внешне она казалась неопасной и пустой, но где-то там, в глубине, затаившись в берлогах и коварных омутах, ждала своего часа беспощадная пермяцкая нечисть, все эти менквы и пупыги[19], кули[20] и ламии, готовые в любой миг напасть на зазевавшегося путника и унести его душу прямиком в лапы дьяволу. Купец окинул свирепым взором колючее безбрежье зырянской чащи и не спеша направился вдоль берега.
Ох и взвился ж отец Иван, прознав от Савки о ворожбе на капище, ох и взъярился, хоть святых выноси. От гнева впал в кликушество, цепнем присосался к воеводе, грозя ему казнями египетскими.
- Не будет нам успеха, покуда не причастятся греховодники, - вещал, остервеняясь.
Ядрей только морщился, досадуя на Савку - не мог смолчать, поганец. Теперь вот выслушивай обличения поповские.
- Довольно глотку драть, батюшка, - осадил он попа, не выдержав завываний. - И без тебя тут горлопанов хватает...
Поняв, что с воеводы проку не будет, отец Иван пробовал воздействовать на Моислава с Буслаем, подступал к ним, стращал геенной огненной. Но те лишь потешались над ним, ввергая священника в бешенство. Савка сычом сидел на струге и хлебал брагу, подносимую челядинами. Хотелось ему поскорее забыть вчерашний день, вымести его из памяти, чтоб и ошмётков не осталось. Со злости так набрался, что и не заметил, как струги отчалили.
Потянулись взгорья, поросшие кедром и лиственницей. Чувствовалось приближение хребта. На вздыбившихся берегах временами мелькали убогие деревеньки; их жители высыпали к краю обрыва смотреть на проплывающих гостей. Пермяки больше не боялись их - взобраться на крутояр был не так-то легко, и местные чувствовали себя недосягаемыми. По ночам река у берегов покрывалась тонкой коркой льда, а паруса хрустели от инея.
- Через седмицу можно будет на лыжи вставать, - опытным глазом определил Яков Прокшинич.
- Значит, пора готовить нарты, - ответил Ядрей.
Из Печоры вошли в Илыч, что на языке пермяков означало "Далёкая река". Здесь уже начинались земли, враждебные даже зырянам. Берега обзавелись бронёй из скал, кедровые чащобы прорежались каменными залысинами. Солнце окончательно пропало за тучами и слабо проступало сквозь тягучий недвижимый туман, похожий на задымлённую, ставшую вдруг полупрозрачной сталь. Иногда налетала метель, волновала реку, хлопала застывшими парусами с вышитым на них лучистым Ярилом. Свежие хрупкие льдины не таяли, а величаво влеклись по течению, скребя о борта новгородских стругов.
- Слышь, пермяк, не пропустим мы Югорскую реку? - беспокоился Яков Прокшинич.
- Всё показать. Всё будет, - успокаивал его Арнас, заискивающе кивая.
Наконец, подходящее место для стоянки было найдено. Пологий галечный берег был покрыт редким тальником[21] и чахлыми молодыми берёзками, слева громоздился утёс, справа вспучился холм, утыканный высокими соснами. И никаких признаков жилья вокруг. Русичи вытащили на берег струги, поставили шатры и чумы.
Вот тут-то Ядрей и решил вспомнить о Боге. Пермская земля заканчивалась, начиналась Югра: кто знает, что ждёт там ратников? Призвал к себе попа, сказал ему:
- Пришло твоё время, отец Иван. Надо бы воям грехи отпустить напоследок. Чтоб совесть спокойна была.
- Исповедовать-то каждого - умаешься, - уклончиво ответил священник.
- А ты без исповеди, всех скопом.
- Да как же без исповеди-то?
- Да вот так. Или Господь не снизойдёт до нужды людской? Видит же - недосуг нам.
Батюшка тяжко вздохнул и, сокрушённо покачивая головой, ушёл готовиться к таинству.
Откладывать не стали: причастили всех на следующий день. Новгородцы выстроились на берегу, длинной подковой окружив священника. Тот нараспев читал из Молитвослова, с сухим звяканьем махая медным кадилом. Козлиная бородка его дрожала в синевато-розовом воздухе, кадильный дым плодил одного за другим клочковатых призраков. Чернота над утёсом поблекла, распоролась на несколько кусков, швы клубились жемчужными переливами. Лунный серп ещё виднелся на бледнеющем небе, но походил уже на застрявшую в сферах речную гальку. Колючий морозец давил на ноздри, пронизывая до костей.
