Ханнес Бок - Черное колесо
Я спросил:
– А почему Алек не мог выйти и тут же вернуться? Он сам стал бы первым вошедшим.
– Да, я ему это говорила, – ответила она. – Но он не обратил внимания. Он боялся простудиться, заболеть, и никто бы не выполнил его работу. Скуповат он был, мой Алек.
А холод становился всё сильнее, – вздохнула она. – Сначала у меня онемели пальцы, потом ноги и нос. И я замёрзла бы. А мёртвая жена – большее несчастье для Алека, чем болезнь. Но Бог определил мне не такую смерть! Я снова позвала Алека, но он не слушал. Тогда я обошла дом и залезла через окно. Алек забыл его запереть.
Я вошла с пустыми руками, и, конечно, Новый год не принёс нам добра. Алек простудился и слёг, все наши сбережения ушли на докторов. И как же он обвинял меня! И тогда я дала клятву, что уйду и не вернусь, пока не заработаю столько денег, сколько мы потеряли.
И я стала служить её милости. И предначертано, чтобы я не возвращалась к моему Алеку, пока не заработаю достаточно денег. Я докажу ему, что этот языческий обычай злой, принесу ему то, что даст мне Господь, но не её милость, – добавила она. – Мне платят меньше, чем я заслуживаю. А на корабле властвует дьявол, и вы сами скоро это увидите.
19. СТАТУЭТКА ИЗ СЛОНОВОЙ КОСТИ
Джонсон закончил ремонт наружных повреждений «Сьюзан Энн» на день раньше им самим намеченного срока. Вряд ли его можно было обвинить в торопливости. Неприязнь между экипажем и Бенсоном грозила перерасти в открытую войну, и Джонсон решил, что работу внутри, под палубами, можно будет провести в море.
В самую последнюю минуту, то ли из прихоти, то ли ради драматического эффекта, Бенсон и Мактиг вынесли чёрное колесо и установили его на место. Потом Бенсон созвал экипаж и приказал всем пройти мимо колеса.
Воздействие колеса на тех, кто его раньше не видел, представляло большой клинический интерес. Я пожалел, что не могу разорваться, чтобы пронаблюдать все индивидуальные реакции на это зрелище. Я шёл вместе с матросами, чтобы лучше видеть их лица.
«Дьявольская штука», – говорили они, и именно так оно и выглядело – очевидно, к этому времени все о нём уже слышали и гадали, почему Бенсон так тщательно его охраняет.
Насколько я знал Бенсона, он по-прежнему будет охранять колесо, чтобы никто не догадался о его гипнотическом воздействии и не попытался бы его использовать.
Матросы вполголоса обсуждали, из какого дерева оно вырезано и почему Бенсон тронулся из-за него. Короче говоря, безумное колесо для безумного капитана.
Как и в предыдущих случаях, колесо вызвало у меня шок. При виде его хотелось отшатнуться. Динамизм его очертаний бил по сознанию чуть ли не физически.
Я назвал его безупречным с точки зрения мастерства, но было в нём нечто большее. Работа была такой совершенной, что колесо казалось самородным. Нельзя было поверить, что его создали человеческие руки.
Нетрудно было вообразить, что в нём кто-то живёт – Раб Колеса, и нужны самые поверхностные знания о гипнозе, чтобы этим воспользоваться.
Теперь я понимал, какое сильное воздействие может оказать на умы простых людей хорошо сработанный страшный идол. Задача высокого искусства – вызвать отклик в душе зрителя, а колесо это – высокое искусство. То, что его воздействие опасно, само по себе было плохо, но эта невероятная красота делала его совершенно невыносимым.
Лучше всего было его уничтожить, – и если старый капитан действительно когда-то его потопил, то лишь потому, что чувствовал то же самое, что и я сейчас. Но если бы передо мной встала задача лично уничтожить этот шедевр, я бы постарался избежать этого. Мне было бы легче голыми руками загасить костёр, чем повредить чёрному колесу. Оно было как Медуза Горгона, взгляд на которую превращал смотрящего в камень. И мои впечатления, хотя и в более грубой форме, разделяло большинство людей на корабле.
Бенсон хотел, чтобы каждый коснулся колеса. Он провозгласил: – Я объявляю соревнование, громилы! Тот, кто первым установит, из какого дерева сделано колесо, получит сто долларов.
Выглядел он сейчас старше, чем обычно. Что касается Мактига, то одежда на нём проста висела: в последнее время он ужасно похудел. Кожа стала сухой и желтоватой, и я не мог не вспоминать с ужасам о мумии в запечатанной каюте. Было ли это сходство случайным или намеренным? Добился он этого сам или то была заслуга Бенсона с его искусными внушениями?
Самозаточение благоприятно отразилось лишь на леди Фитц. Она казалась менее угловатой, но не потому, что поправилась, просто у неё изменилась осанка. Она больше не выглядела самодовольно-величественной, в её скользящей походке появилось что-то привлекательное, впечатление чего-то лёгкого, воздушного.
Флора, и до того прекрасная, стала просто ослепительной, и многие о чём-то переговаривались, глядя на неё. Красота её не была такой спокойной и классической, как у Пен; её тело походило на сосуд из прозрачного хрусталя, в котором кипели силы циклона и вулкана. Она была как взрыв алого пламени в густых, насыщенных запахами джунглях, где пляшут чёрные, коричневые и пурпурные тени, где шепчется листва и танцуют под удары барабанов из змеиных шкур.
Глядя на Пен, я думал о Снегурочке: так хрупка и холодна, словно действительно была вырезана из тонко раскрашенного льда. Как будто я вижу только отдалённое воспоминание о ней.
Она бросила на меня холодный, вызывающий взгляд и, повинуясь воле Бенсона, подошла и притронулась к колесу, хотя пальцы у неё дрожали. Они дрогнули, когда она ласково коснулась чёрных рук, так напоминающих руки Бенсона, потом – двойников рук Мактига.
И, как будто она погладила руки их самих, эти двое одобрительно кивнули. Изменением внешности Мактига дело не ограничилось – в обычном состоянии он бы прежде всего постарался уберечь Пен от колеса.
Хладнокровие покинуло его, когда к чёрному штурвалу подошёл Чедвик, но Бенсон сжал его руку и удержал. Чедвик на мгновение остановился, глаза его, чёрные, как само колесо, и такие же тревожные, вызывающе взглянули на ирландца. Он коснулся не рук, а спиц, отдёрнул руку и сжал её в кулак. И, сардонически подмигнув, отступил.
Преподобному Сватлову очень не хотелось подчиняться, но после умоляющего взгляда на Бенсона и красноречивого – на Флору, он неохотно последовал примеру Чедвика. Когда он отходил, уступая место другим, его круглое розовое лицо напоминало лицо ребёнка, готового заплакать.
Бурилов галантно предложил руку леди Фитц и подвёл её к колесу. Я услышал удивлённые возгласы англичанки – она была сама благопристойность. Она нагнулась и коснулась женских рук на колесе, взглянула на Бенсона с непостижимой улыбкой, как у знаменитой Джоконды. Если Бенсона и Мактига подчинили себе личности старого капитана и Рафферти, то леди Фитц попала под власть Ирсули.
