Сергей Волков - Пастыри. Четвертый поход
…В небольшой круглой пещерке царил полумрак. Сергей не сразу заметил источник тусклого зеленоватого света и, только приглядевшись, понял, что свечение исходит от большой, грубой иглы, воткнутой в кусок желтоватой кожи, лежащей на сером плоском камне.
Рядом сидел, по-детски обняв острые колени костлявыми руками, совершенно голый, безволосый человек с грубым, лошадиным лицом. Тонкие синеватые губы плотно сжаты, глаза, лишенные даже намека на ресницы, закрыты.
«Бр-р-р… Вот она, значит, какая, нежить…» — подумал Рыков и сделал несколько осторожных шагов вперед.
— Э-э-э… Уважаемый! Слышите, господин… Тьфу ты… — сколько Сергей ни взывал к неподвижному, словно статуя, человеку, тот никак не реагировал на его слова.
— Эй, слышь, мужик! — не выдержал Рыков. — Па-а-адьем, мать твою!! Время дорого!
С отчетливым костяным хрустом сидящий, не открывая глаз, повернул голову и сморщил рот в жутковатой ухмылке.
— Ага, ожил! — обрадовался Сергей. — Ну давай, чего я тут сделать дол…
Он осекся и непроизвольно отступил на шаг назад, прижавшись спиной к холодной стене пещеры. Рыков видел в своей жизни много страшного, но такое… Костлявый разлепил тонкие губы, и между ними появился человеческий глаз. Окинув пещерку быстрым взглядом, он уставился на Сергея и внимательно оглядел его с ног до головы.
Но дальше случилось и вовсе ужасное: правый глаз хозяина пещеры открылся, и Рыков увидел мелкие, острые зубы. Мелькнул красный острый язык, облизнувший веки, а потом пещеру наполнил свистящий шепот:
— Приш-ш-шел… Как з-ш-звать-велич-ч-чать?
— Рыков, Сергей Павлович, — еле сдерживая спазмы в горле, просипел Сергей и нашел в себе силы выдавить: — А вас?…
Правый глаз резиново прищурился, что, видимо, означало улыбку. В разговор вступил левый, обладавший злым звонким тенорком:
— А нас Одноглазым прозывают! — и добавил, мелко захехекав: — Про Лиха Одноглазого слыхал? Так вот это мы и есть, хе-хе!..
— Ну, будем знакомы, что ли… — Рыков неуверенно протянул костлявому руку. Одноглазый встал, оказавшись неожиданно высоким, с противным хрустом потянулся и пожал ладонь Сергея сильными, холодными пальцами.
Пупырчатая желтая кожа, непропорционально длинные руки с кривыми черными то ли ногтями, то ли когтями, морщинистый живот… Чем-то Одноглазый неуловимо напоминал древнего ящера, реликта давно ушедшей эпохи динозавров.
Сергей несколько раз сглотнул, пытаясь избавиться от вставшего в горле тугого комка, откашлялся:
— Ну это… Давай, вводи в курс дела…
— Бери Иглу… — прошипел правый глаз Лиха, а левый пролаял злобным мопсом: — Выдерни ее и уколи палец! До крови!
Нагнувшись, Рыков поднял лоскут кожи с воткнутой в него Иглой. О том, чья это кожа, думать не хотелось категорически.
Зеленоватое свечение усилилось. Трехгранная, с треугольной проушиной Игла неприятно жгла пальцы. Сергей на мгновение замешкался, вертя в руках непонятный атрибут неизвестно чьей власти.
— Шам же говорил — время дорого! — вполне человеческим голосом напомнил Рыкову правый глаз Лиха. Рот хозяина круглой пещеры внимательно наблюдал за человеком, прищурив узкие губы.
— Да-да, сейчас… — прошептал Сергей, с усилием выдернул Иглу, набрал полные легкие сухого затхлого воздуха и уколол указательный палец светящимся острием…
…Все вокруг тотчас же погрузилось во мрак. Затем где-то вдали замелькали огненные сполохи. Они близились, разгоняя тьму и заливая все окрест мятущимся багровым светом пожарища.
Вот пламя охватило все вокруг, окончательно пожрав тьму, и обрушилось на Рыкова испепеляющим смерчем. Он закричал от боли, забился, но могучий огненный ураган уже подхватил его и понес сквозь пространство и время яркой мятущийся искрой.
В яростном огненном вихре проносились перед Сергеем жуткие и непонятные видения.
Его опьянял восторг битвы, когда толпы бородатых людей в мохнатых шапках, оглушительно воя, мчали хрипящих коней и под высверки кривых сабель валились наземь порубленные стрельцы в алых кафтанах…
Его томили сомнения, когда пьяные станичники за косы выволакивали из боярских теремов одуревших от ужаса жен и дочерей царских воевод и окольничих и тут же, на расстеленных шкурах заваливали молодок, а старух сразу топили в Волге…
Его охватывал ужас, когда, вздувая жилы на бычьей потной шее, страшно орал проклятия вслед бегущим казакам, выпучив глаза, чернобородый атаман. Но казаки все равно бежали, сигали с крутого городского рва во тьму, а с северной стороны, из дыма симбирских пожарищ, мчалась по их души под вой ядер и свист мушкетных пуль конница князя Боротянского…
Его скручивало отвращение, когда он видел громоздящиеся груды изувеченных людских тел — запрокинутые невидящие глаза, черные провалы распяленных в немом крике ртов, обметанных пузырящейся застывшей кровью, скрюченные пальцы, растерзанные, вывернутые животы. А вокруг — колья, виселицы, плахи, костры…
Его душила мутная злоба, когда под малиновый перезвон, плывущий над Москвой, кат воздевал в синее небо блестящий топор и дикий, нечеловеческий крик заживо четвертуемого Разина тонул в ликующем реве толпы…
— Ты видел… — голос Одноглазого вернул Сергея в реальность, — это был первый поход. Он взял Иглу, но штав Губивцем, не шумел шовладать с шобой… Если бы шразу пошел за Наперстком, все шлучилошь бы иначе.
Рыков облизнул губы, заставил себя посмотреть Лиху прямо в его единственный глаз и спросил:
— А был и второй поход?
— Да. Шейчаш ты поймешь… — Одноглазый не успел договорить, а Сергея вновь скрутило, и новые видения нахлынули на него удушливой обморочной волной…
Он по колено тонул в сыпучем сером снегу, с трудом поспевая за шагающим впереди по бескрайней заволжской степи космачом в длинном тулупе, и холодные звезды насмешливо смотрели на двух беглых, пробиравшихся к Яицкому городку.
Он по пояс высовывался из бойницы, выцеливая из старой фузеи в наступающей баталии офицера, и только взрыв бомбы, ударившей в трех саженях от него, помешал задуманному.
Он по локти в крови, яростно рубился с драгунами генерала Голицына, а вокруг, закусив черными зубами кожаные нагайки, насмерть бились со «слугами шайтана» башкирцы Салавата Юлаева.
Он по шею в холодной волжской воде брел вдоль низкого речного берега, оглядываясь на царя-атамана и верных казаков, тех, кому удалось вырваться из Царицынской резни. Оглядывался — и не знал, что среди них уже созрел заговор…
Он с головой погрузился в вечную тьму после того, как палач вырвал ему глаза, и только слышал, как шумел народ на Болотной площади, когда черные кони подтащили к эшафоту железную клетку, в которой гремел цепями плененный Пугачев.
