Кол Бьюкенен - Фарландер
— И вот что я тебе скажу, — продолжал он. — Из ста убийств, совершенных орденом, девяносто девять приходятся на жадных торговцев и ревнивых любовников. Так вот Эш этим не занимается. У рошунов он даже называется по-особенному: иншаша, убийца королей.
Нико впился зубами в плотную мякоть плода и ощутил его резкий, с дымком, вкус. Прожевав и проглотив пару кусочков, он задумчиво спросил:
— А как называют Бараху?
Ответить Алеас не успел — на его колени упала тень. В дверях, подбоченясь, стоял староста Олсон.
— Прохлаждаемся, значит? — злорадно ухмыльнулся он, взирая на двух юнцов, вольно разлегшихся на деревянном полу. — И деремся? — Взгляд его остановился на окровавленной губе Алеаса. В следующий момент Олсон наклонился, схватил каждого за ухо и потянул вверх. — Встать! Встать!
От резкой боли все поплыло перед глазами.
— Как называют Бараху? — тем не менее прошипел он сквозь зубы.
— Алхаз, — корчась от боли и смеха, выдавил Алеас.
— Что тут происходит? — прогремел, раскатываясь по всему двору, голос, когда Олсон выволок штрафников из конюшни. Принадлежал голос, разумеется, Барахе, который даже прервал по такому случаю упражнение с палашом.
Оба ученика мгновенно подтянулись.
— Валялись в теньке вместо работы да лопали ворованное, — объявил Олсон. — А вдобавок еще и дрались.
— Это так? — обратился к своему ученику алхаз. — Ты дрался? Как какой-нибудь мальчишка?
— Вовсе нет, — ответил Алеас, вытирая с подбородка кровь. — Мы практиковались в отработке навыков ближнего боя с использованием короткого оружия. Боюсь, я оказался немного невнимательным в защите.
— Практиковались, значит? — Бараха взял подопечного за подбородок, придирчиво осмотрел рану и, оставшись недовольным увиденным, добавил: — Я сказал тебе держаться подальше от этого... Теперь ты знаешь почему. Помни, ты учишься быть рошуном. Если у нас возникают несогласия, мы не кидаемся друг на друга, как уличные собачонки. Для этого существует другой путь.
Алеас и Нико настороженно переглянулись.
— Но у нас нет никаких несогласий, — осторожно заметил Алеас.
— Что? У тебя губа разбита.
— Да, но это произошло случайно.
— Оскорбление есть оскорбление.
— Мастер, меня никто не оскорблял, — возразил Алеас. — Мы всего лишь практиковались.
— Помолчи.
Алеас опустил голову.
— Устроим все по правилам, — вынес решение Бараха, обменявшись заговорщическим взглядом с Олсоном. — По старинным правилам. Поняли?
Нико не понял, но тон Барахи ему не понравился.
— Прекрасная мысль, — с энтузиазмом поддержал Олсон. — Я принесу все, что понадобится. — И с этими словами он торопливо зашагал к северному крылу.
— А что нам понадобится? — спросил, ни к кому в отдельности не обращаясь, Нико.
— Мы пойдем на рыбалку, — вздохнул Алеас, по-прежнему разглядываю землю под ногами.
На рыбалку?
Тем не менее открывать рот и спрашивать, что это означает, Нико не решился, подозревая, что за невинной фразой кроется некое ужасное испытание.
Глава 16
РЫБАЛКА
—— Я смотрю, ты его сторонишься, — заметил Кош на родном для них обоих хоншю.
—— Я всех сторонюсь, — ответил Эш, передавая старому другу чашку с Огненной водой Чима.
Кош приложился к чашке и, сделав добрый глоток, вернул ее Эшу.
— Это так, да. Но к мальчишке особенно относится, вот что я имею в виду.
— Для него так лучше.
— Неужели? Для него или для тебя?
Эш прислонился спиной к дереву, под которым они оба сидели. Еще глоток, и обжигающее жидкое пламя скатилось по горлу. День выдался необычайно жаркий для здешних мест, и рощица в центре двора служила приятным уголком прохлады. Привычные звуки обыденной монастырской жизни падали в глубокое молчание раскинувшейся перед двумя странниками долины и исчезали там. Обрамленная внушительными, устремленными вверх горами с заснеженными пиками и усыпанными темными точками пасущихся коз нижними склонами, пронзительным голубым небом и застывшими на нем тонкими, как самая тонкая бумага, белыми облаками, долина выглядела трогательно крохотной и даже игрушечной.
Кош рыгнул.
— Знаешь, я ведь отослал письмо его матери.
— Ты хотя бы прочитал его сначала?
— Нет. Мальчонка, похоже, впечатлительный. Говорят, держится в сторонке, ни с кем особенно не сближается.
— Наверное, ему так лучше.
— Как и его наставнику. А я вот все спрашиваю себя, готов ли он ко всему этому.
— А кто к этому готов? — хмыкнул Эш.
— Мы были готовы.
— Мы были солдатами. И уже проливали кровь. Уже убивали.
— Солдаты или нет, мы родились такими. Я смотрю на твоего парня и не вижу в его глазах того, что было в нас. Бойцом он, может, и станет, но охотником, убийцей... не знаю.
— Ты говоришь ерунду. И всегда говорил ерунду. В этом деле, в этом мире только одно имеет значение. И у него это есть.
— Симпатичная одинокая мамаша?
Эш поднял голову:
— У него есть сердце.
Некоторое время они сидели молча, глядя на залитую ярким солнцем долину. Лучи его, путаясь в мелкой ряби, вытягивались в длинные дрожащие ленты, словно сплетенные из серебра с золотым отливом. Эш чувствовал, у Коша еще остались вопросы, и эти вопросы друг держит при себе с тех самых пор, как он, Эш, вернулся в монастырь не один, а с учеником.
— Я просто удивлен, — заговорил наконец Кош. — Не думал, что увижу тебя с учеником. Говорят ведь, что старого пса не обучишь новым фокусам. — Он выдержал небольшую паузу и другим, уже более мягким голосом добавил: — Так что, время лечит?
Эш лишь взглянул на него краем глаза и ничего не сказал.
Кош кивнул. Взгляд его ушел куда-то вдаль, возможно в то общее для обоих прошлое, о котором ни тот ни другой не хотели говорить.
Некоторое время назад Эш обнаружил, что не может представить лицо сына в иные, кроме самых последних в его жизни, моменты. Судьба, как всегда, обошлась жестоко, выбрав самые болезненные, самые горькие мгновения.
Вот и сейчас оно стояло перед ним, лицо четырнадцатилетнего паренька с чертами скорее матери, чем отца. Немного неуклюжий, в грубых кожаных доспехах, сын бежал через поле с запасными копьями, обвешанный мехами с водой. Бежал, обходя убитых и умирающих, вверх по склону небольшого холма, находившегося на самом левом фланге оборонительной линии. Вокруг шумел и ревел бой, и все слова Эша терялись в этом гремящем шуме. В какой-то момент сын оглянулся и увидел черную цепь вражеской конницы, прорвавшей их тылы и неумолимо приближавшейся с грозным топотом копыт. Это были люди генерала Ту, бывшие бойцы Народной армии, соблазнившиеся обещанием золота и перешедшие на сторону врага.
