Сергей РАТКЕВИЧ - Девять унций смерти
Это была она, несомненно, она. Да разве может быть еще одна такая?!
Якш встал и вышел на улицу, позабыв дать трактирщику по уху в качестве платы за отменно мерзкое пиво. Он шел на зов, остальное было неважно. Он не сомневался — играет не мерзкий похититель, а тот, кто приобрел скрипку. Вор нипочем не сможет так играть, а если сможет, значит, он и не вор вовсе.
Якш робко открыл дверь и замер на пороге.
— Ну, слух у тебя хороший, — промолвил бард, опуская скрипку. — Но на урок ты опоздал на целых полторы минуты! — тут же строго добавил он.
— Простите, наставник, — ликующим шепотом выдохнул Якш. — Я исправлюсь…
— Зови меня маэстро Терциани, — промолвил бард.
— О! — воскликнул Якш. — Но ведь именно вас мне рекомендовал в качестве наставника ваш ученик, маэстро Баротти.
— У мальчика верное чутье, — кивнул бард. — Впрочем, тебя мне также рекомендовали в качестве ученика.
— Быть не может, и кто?
— Бывший хозяин твоей скрипки, — ответил бард. — Маэстро Джерри.
— Он и вам являлся?
— У меня тихое подозрение, что он и не умирал вовсе, — усмехнулся бард.
— Не умирал?
— Ну да. Просто люди не могут жить так долго, вот ему и пришлось… впрочем, это только мои догадки. По крайней мере, общались мы с ним не во мраке ночи и могильной тиши, а в придорожном трактире, и сардельки он лопал так, что аж завидки брали!
Якш с размаху хлопнул себя ладонью по лбу.
— А мог бы и сам догадаться, — буркнул он.
* * *
Так вот как, оказывается, скрипку-то держат. А смычок и вовсе вот так вот. Чуть ровней? Да разве ж не ровно? И в самом деле, что это я? Простите, наставник.
Ну и звуки у меня выходят. Кошка, которой на хвост наступили, орет куда благозвучнее. Стоп. Именно так поначалу звучала та самая «волшебная тележка»! Так, значит, вот оно — начало, да?
«Ты не играй, ты просто тележку тащи!»
Спасибо, я понял.
Пальцы не так стоят? А как? Вот так вот? Опять не так? А… понял. И этот чуть-чуть… Спасибо, мастер.
Что, прижимаю слишком сильно? Понял.
А теперь слабо? Ага.
Еще раз.
И еще.
Простите, наставник.
Нет, врешь, старик, тележку куда проще тащить было.
«Так и ты сам тогда был куда слабей нынешнего!»
«Да неужто? А теперь, значит, поздоровел?»
«Еще как, гном, еще как!»
Повторить. Еще раз повторить. Еще… еще… еще…
Какой ужас — слушать те грязные комья, что валятся из-под моих ноющих от напряжения пальцев. Какое чудо — ловить те невероятные мгновения, что, срываясь из-под пальцев мастера, восхищают собой сущее!
Но я добьюсь своего. Она будет петь под моими руками.
«А до того перекусаю тебя за все твои пальцы, глупый засранец!»
«Сама такая! Не могла крикнуть, что тебя крадут!»
«Я кричала, да ты не слышал! Заболтался так, что хоть клин тебе в ухо вбивай!»
«Это я заболтался?!»
«Нет, это я заболталась!»
Маэстро Терциани на цыпочках отошел от Якша и потрясенно обрушился в кресло. Ученик не играл предписанного ему этюда, куда там, про этюд он и вовсе позабыл, отрешенно уставившись в никуда и зачем-то шевеля губами, он играл нечто совсем другое — старую песенку, некогда сочиненную его другом маэстро Джерри, сельскую мелодию, простую и прекрасную. И все ноты были верными.
— Очень хорошо, — похвалил он ученика, когда песенка подошла к концу. — А теперь прежнее упражнение еще раз. И не напрягай кисть, ты не морковку дергаешь!
Жалобы несчастной кошки возобновились. Разве что теперь, перед тем как наступить на хвост, ее как следует накормили сливками. Оттого орала она несколько благозвучнее.
— Ну вот, уже куда лучше, — похвалил мастер. — А теперь следующее упражнение…
И еще. И опять. И снова.
И так каждый день.
Как камни тесать.
Как сталь ковать.
Как в битву идти.
Как песни петь.
* * *
— Совсем неплохо играл, да? — улыбнулся старый бард, и конь Эдмунда Доаделлина согласно фыркнул в ответ.
* * *
Какое это невероятное счастье — ощущать тонкое трепетание струн под пальцами, сладостное биение ритма, от нежного шепота до пронзительного набата, окунаться в чарующую полноту гармоний, напоминающих то искристую ясность льда, то тяжелую грацию доброго пива, то еще что-нибудь эдакое… полной грудью вдыхать это влекущее, сводящее с ума присутствие тайны в каждом движении, в каждом звуке, в каждом движении, рождающем звук…
Какой упоительный восторг — позабыть собственный менторский ритм учительства, наставничества, выбросить из головы все свои знания, весь свой опыт, весь… особенно тот, что привел ко владычеству, круговерти интриг, хитростей, тайной подлости и откровенной жестокости. Забыть. Сжечь. Вычеркнуть. Разбить и осколки подмести. Это ушло. Сгорело в очаге. Расплавилось в горне. Смылось водой. Унеслось ветром. Кончилось вместе со вчерашним сном и навсегда перечеркнулось молнией и штормом. Его больше нет.
Какое наслаждение быть просто учеником и никогда не знать, что там, за поворотом дороги!
А ведь что-нибудь там обязательно есть…
* * *
— Еще два-три дня, и все будет готово! — что-то прикинув в уме, молвил старейшина Айхенбрехер.
Старейшина Тифбауэр посмотрел на могучую толщу камня и задумчиво кивнул.
— Отлично, а Якш еще говорил, что нам некуда будет отступать! — усмехнулся он, любуясь новенькой боевой секирой.
— Ну, не мог же он знать, что Джеральд сделает нам такой великолепный подарок, — ухмыляясь, заметил старейшина Купфертэллер, окидывая горделивым взглядом просторные подземные чертоги — то, что вышло из заброшенного человечьего рудника.
— Джеральд еще не знает, во что ему обойдется эта его щедрость, — степенно заметил старейшина Шалленд, с умилением созерцая широкий ход, ведущий глубоко и далеко… от острова, под дном морским, прямиком в Олбарию. Ход еще не оконченный, но долго ли гномам пробить этот небольшой последний участок камня, особенно зная, что за ним славные победы и подвиги, величие возрожденной Петрии, могущество и несметные богатства.
— Еще несколько сотен ударов киркой… а потом гномы сменят кирки на секиры… — мечтательно добавил он. — Хвала человечьей щедрости.
— Хвала человечьей глупости, — поправил старейшина Айхенбрехер. — Говоря о людях, пора привыкать опять употреблять это слово.
— И то верно! — воскликнул старейшина Штайнхарт.
— Осталось разобраться с собственной молодежью, — напомнил старейшина Шнелльхаммер. — Ума не приложу, как это сделать… Сдается, они и вовсе позабыли о том, что они гномы!
— Вот-вот! — поддакнул старейшина Тифбауэр. — Все повадки от людей перенимают.
