Терри Пратчетт - Наука Плоского мира. Книга 4. День Страшного Суда
В биологии существуют прецеденты, когда эволюция не приводила к усложнению (если измерять его количеством информации, закодированной в ДНК). Один из таких случаев – эволюция млекопитающих. ДНК млекопитающих короче, то есть они примитивнее своих предков-амфибий. Этот фокус стал возможен потому, что самки млекопитающих контролируют температуру развивающегося эмбриона, храня его внутри собственного тела. Амфибиям же требуется огромное количество генетических «инструкций», чтобы спланировать реакцию на множество неожиданных обстоятельств, так как их эмбрионы растут в водоёмах, подвергаясь всяческим капризам природы. Млекопитающие, один раз «вложившись» в развитие температурного контроля, избавились от лишней генетической обузы.
В связи с неуклонным расширением возможностей физико-химической Вселенной в качестве субстрата, а также органической эволюции как модели эмерджентного фазового пространства, вопрос, которым мы должны задаться, это вовсе не «Каков сценарий технологического развития?», а «Каковы ограничения технологии, если они есть?» Временами можно наблюдать устойчивые тенденции. Закон Мура гласит: мощность вычислительной техники удваивается каждые восемнадцать месяцев. И несмотря на кардинальное изменение технологий (а на самом деле благодаря ему), закон продолжает действовать уже несколько десятилетий. Одни эксперты уверены, что возрастание мощности вскоре приостановится, другие же считают, что благодаря новым идеям, просматривающимся в ближайшей перспективе, закон продолжит действовать.
Похоже, что наша культура иногда также следует эволюционными векторами. Как индивидуумы мы существуем в рамках культуры, в которой находимся, и движемся в технологическое будущее по мере её прогрессивных изменений. Изменение культуры – это эволюционный процесс. С человеческой точки зрения прогрессивные изменения выглядят как развитие более сложных общественных систем, как социодинамика. Может быть, технология – это своего рода «раковая опухоль», порождённая мутацией в среде охотников-собирателей, и эволюционировавшая в новые формы? Или она напрямую зависит от развития и использует новые формы организации по мере их изобретения, придерживаясь гибкого, но вместе с тем устойчивого пути? Так же поступает развивающийся эмбрион, разрушающий множество структур и убивающий множество клеток в процессе своего созревания. Он строит себе временные мостки, а когда надобность в них исчезает, без сожаления от них избавляется.
С точки зрения отдельного человека, захваченного технологическими «крысиными бегами», чрезмерное усилие является симптомом общественной патологии, как утверждал Элвин Тоффлер в книге «Шок будущего». И напротив, если смотреть с точки зрения культуры, подобные усилия выглядят естественным развитием. Это различие в точках зрения напоминает нам два пути описания мыслящего мозга: нервные клетки и сознание. В целом любую сложную систему можно описать не только различными непересекающимися путями, но и на разных логических уровнях: как бетон или как готовый мост; как архитектурное сооружение или как слабое звено в случае вторжения врагов.
Человеческая эволюция проходит на двух уровнях: эмбрионального и культурного развития. Ни тот, ни другой процесс не заданы заранее, иначе говоря, необходимые компоненты изначально не даны. Точно так же ни тот, ни другой не является концептуальным планом, приказывающим нам: поступай так-то. В обоих случаях эволюционные изменения происходят за счёт взаимодействия различных программ, влияющих на будущее друг друга. По прошествии времени оказывается, что каждая из программ претерпела не только изменения, исходя из внутренней динамики, на её состояние повлияли те изменения, которые она вызвала в других программах.
Но в какой степени эти изменения предсказуемы, а в какой случайны? Сейчас на это существуют две диаметрально противоположные точки зрения. Одна из них принадлежит палеонтологу Саймону Конвею Моррису, автору книги «Решение жизни: неизбежность возникновения людей в необитаемой Вселенной». Вторая выражена поздними взглядами Стивена Джея Гулда, которые он изложил в книге «Удивительная жизнь». Расхождение между этими точками зрения кроется в вопросе о роли замысла в эволюции.
Гулд провёл большую работу, изучая окаменелости разнообразных животных, сохранившихся в Бёрджесских сланцах (последние образовались в начале кембрийского периода, около 570 миллионов лет назад). Окаменелости были уже ранее описаны биологами, однако Моррис заново их исследовал, реконструировал и разделил по морфологическим типам, причём основных таксонометрических типов (phyla) оказалось больше, чем было выделено ранее. Используя широкий спектр строений тел, лишь отдельные из которых нашли своё продолжение в потомках, Гулд утверждал, что жизнь может быть куда разнообразнее с морфологической точки зрения, даже на уровне своей фундаментальной структуры. Современные организмы – это потомки случайно выживших из широчайшей гаммы существ, живших в начале кембрия.
Моррис сделал противоположный вывод: поскольку некоторые из вариантов развития двигались в сходных направлениях, породив схожих животных, то одни варианты строения, безусловно, более выигрышны, и неважно, как именно они реализованы. Любой достаточно широкий набор различных строений тела обязательно эволюционирует в примерно тот же ряд, который мы наблюдаем сегодня, автоматически выбирая наилучшие варианты строения. Окаменелости демонстрируют множество случаев подобной конвергенции[48]: ихтиозавры и дельфины в процессе эволюции стали походить на акул и других хищных рыб, поскольку именно такая форма тела наиболее удобна для жизни в океане. Короче говоря, Моррис полагал, что если мы обнаружим жизнь на какой-нибудь планете, схожей с Землёй, то и там окажется примерно тот же набор строений организмов. Инопланетяне в таком случае будут похожи на нас даже при совершенно иной биохимии.
Тогда как Гулд считал, и мы с ним вполне согласны[49], что, начнись сейчас эволюция по новой, итоговый набор жизненных форм окажется совершенно не похожим на ныне существующий. Другие строения и принципиально отличные формы тел будут иметь столько же шансов, сколько и привычные нам. Современные организмы – это условная, случайная выборка, которой посчастливилось сохраниться при данных обстоятельствах. Инопланетяне, даже самые высокоразвитые, должны сильно от нас отличаться, и неважно, в каком мире они эволюционировали. То же относится и к «перезагрузке» нашего с вами мира.
Классический взгляд на роль генов в дарвиновской эволюции делает особый акцент на мутациях, то есть случайных изменениях последовательности ДНК. Тем не менее главным источником генетической вариабельности, по крайней мере у организмов, размножающихся половым путём, в действительности является рекомбинация – перераспределение генетического материала родителей. Новые мутации для большинства нововведений не требуются – достаточно новых комбинаций уже имеющихся генов. Разнообразие доступных генных вариаций, конечно, берёт своё начало в гораздо более старых мутациях, но в настоящее время новые мутации для изменения организма не требуются.
