Шимун Врочек - Рим. Книга 1. Последний Легат
– Что? Я не понимаю. – Судья раздраженно оглядывается. Переводчика нет. И, как назло, в зале нет ни одного германца.
Я наклоняюсь к центуриону, сидящему на ряд впереди меня.
– Тит, переведите, пожалуйста.
Старший центурион прислушивается. Морщится.
– Что-то не так, Тит?
Центурион виновато разводит руками.
– Он откуда-то из других мест. Не отсюда. Половину слов я вообще не понимаю. Да и говорит гем слишком быстро… Простите, легат.
То, что германец не знает латыни, понятно. Но то, что переводчика в зале нет, тоже наводит на определенные мысли. Видимо, рассчитано было, что хватит показаний под пыткой.
Новость вносит смятение в ряды поборников римского правосудия. В зале слышны смешки, хохот. Суд стремительно превращается в фарс.
– И как нам его понять? – спрашивает Ликий Пизон. Брови его изгибаются – жалобно.
– Как-как, – повышаю я голос. Гул стихает. Головы присутствующих поворачиваются ко мне. Я говорю: – Надо решить это так, как делают в Риме.
Ликий Пизон откашливается.
– Кхм. Что вы имеете в виду, легат?
Некоторые чиновники смотрят на меня, словно я прямым ходом из Рима, из покоев Августа, сам глас божественного принцепса… Мне становится смешно. Да уж, привкуса комедии в этой драме все больше.
– Очень просто, – говорю я. Обвожу зал взглядом. – Позовите иудея.
– К-какого иудея? – Ликий Пизон запинается от волнения.
Я пожимаю плечами.
– Любого, какой найдется в этой дыре. Хотя я сильно удивлюсь, если в какой-нибудь дыре не найдется своего любителя «субботы». Старший центурион, прошу вас, распорядитесь.
Тит Волтумий резко кивает. Встает и спускается к выходу. Уходит, клацая железом калиг по мраморным полам. Бух, клац… Клац, бух…
Калиги стучат по мрамору. Ликий Пизон, префект Цейоний и остальные в атриуме провожают центуриона взглядами. Я усмехаюсь невольно: ну вот такой он! Что поделаешь.
* * *
Не проходит и получаса, как центурион возвращается. И не один.
Ну, что я говорил? Иудей найден.
Ему лет сорок. Он высокий и тощий, с горбатым носом и черными маслянистыми глазами. На нем обычная одежда купцов из Иудеи – полувосточная-полугреческая. Вдобавок обычная для иудеев круглая шапочка. Черные глаза сверкают живо и слегка лукаво.
– Игемон? – Он кланяется.
– Как твое имя? – спрашивает Ликий Пизон.
– Левий Ицхак, я учитель грамматики и торговец стеклом, игемон.
Что еще за «игемон»?
– Почему ты называешь меня этим странным словом? – поднимает брови судья. – Что оно означает?
– Прости, господин. Оно означает – тот, кто выше, повелитель всего. Здесь повелители римляне.
– В Иудее – тоже, – замечает Ликий Пизон. – Обращайся ко мне «господин». Единственный повелитель всего здесь, – судья показывает пухлой рукой наверх, в небеса, – Божественный Август!
Все делают вид, что принимают это высказывание за чистую монету.
– Простите, господин. – Иудей снова кланяется.
– Переведи ему вот это. – Ликий Пизон кивает, и распорядитель передает иудею свиток с записью допроса. – И спроси, что он может сказать в свое оправдание.
Иудей переводит. Свет факелов падает на изуродованное лицо узника. Мы ждем реакции варвара.
И – дожидаемся. Я дергаю щекой. «Всего лишь раб».
Германец кричит. Черно-лиловое лицо и так не слишком красиво, а сейчас еще и перекошено от ярости. Зубы, что забыли выбить преторианцы, обнажаются в оскале. Летит слюна.
Германец кричит, ревет и пытается вырваться из кандалов. Легионеры вдвоем едва могут удержать его на месте. «Зверюга», – говорит кто-то почти с восхищением.
Все это время иудей молчит и слушает. Мы ждем. Тит Волтумий, старший центурион, морщится – я вижу сверху, он сидит в самом низу теперь. Видимо, кое-что центурион из речи варвара все-таки понял.
Наконец, варвара затыкают. Действительно. А стало слишком скучно…
– Что он сказал? – спрашивает Ликий Пизон. – Почему ты молчишь?
– Он… хм-м… не выбирает выражений, господин, – говорит иудей Левий Ицхак. – Простите.
Иудей склоняется низко – я вижу, как качаются черные завитки волос около его лица. Взгляд покорный. Мол, простите, я стараюсь.
Ликий Пизон поднимает пухлую руку, украшенную перстнями.
– Не бойся и переведи точно.
– Слушаюсь, господин, – говорит иудей.
Мы готовимся получить удовольствие.
– Римляне, вы жирные уродливые собаки, – негромко говорит иудей. По залу прокатывается общий вздох. Потом раздаются смешки. Хорошее представление, все довольны. – Вы лгуны, воры и дураки. Вы все неправильно написали. Я ничего этого не делал и не говорил. Я не убивал какого-то вшивого раба, про которого вы говорите. Я ничего не украл. Это ложь. Вы нанесли мне смертельное оскорбление…
Иудей на мгновение замолкает. В зале – гробовая тишина. Почему-то без сопровождения воплей, ярости и бешеного сверкания глаз это производит впечатление. Я дергаю щекой. В исполнении негромкого спокойного голоса иудея речь германца звучит гораздо весомее.
– Дальше, – говорит Ликий Пизон.
– Сила человека – в его копье, – переводит иудей. – В его мече. А не в ваших лживых речах и бумагах, проклятые римляне. Из того, что змея громко шипит, еще не значит, что она сильнее зубра.
Надменные квириты слушают. Цивилизованные, утонченные, образованные – куда там этим варварам. Я слышу реплики в зале:
– Образно выражается.
– Ну варвары и задвигают. Куда там Цицерону.
Они смеются. Я бы тоже посмеялся, но мне сейчас совсем не смешно.
– Хватит. Чего он хочет? – спрашивает судья со вздохом. Толстый, вальяжный распорядитель жизни и смерти. Иудей переводит.
Германец взрывается водопадом слов. Тит Волтумий морщится, слушая.
Иудей начинает переводить слова германца:
– Он просит суда богов.
Я поднимаю брови. Все озадачены.
– То есть? – спрашивает Ликий Пизон.
– Поединок. Он требует поединка с обвинителем.
Интересный поворот. Я с интересом смотрю на толстого судью. С ним поединок?
Германец показывает в сторону толстяка.
– С этим? – спрашивает иудей. Слушает варвара, поворачивается и говорит всему залу: – С этим.
Германец кивает. Да, да, да.
Божий суд против римского права. Смешно.
Все уставились на судью. Ликий Пизон на глазах бледнеет. Бедняга. Щеки становятся пергаментными, словно из толстяка всю кровь выпустили.
– Со м-мной?
Разве можно быть таким недоверчивым? Я встаю. В зале – шум и смешки. На меня оглядываются.
– Что же вы, Ликий Пизон? – говорю я насмешливо. – Вам выпала великая честь выступить в защиту цивилизации и римской культуры – против, скажем прямо, воплощения варварства. Вы же об этом так горячо говорили? Каким оружием предпочитаете биться?
