Бронзовый грифон - Русанов Владислав Адольфович

Сам не понимая до конца, что же он делает, Кир поднял ладонь. Покачал ею из стороны в сторону, словно отгоняя мух или комаров. Волшебный диск с визгом ушел вверх и там лопнул, распугав кружащих над Арамеллой речных чаек.

Хотя никто, кроме тьяльца, не видел, да и не мог видеть сотворенное колдуном оружие, но звук услышали все. Заржали, забились лошади. Люди присели и задрали головы к небу. Кто-то охнул, кто-то выругался в сердцах.

– Будь ты проклят! – зарычал чернокожий, отбрасывая меч-копье и сводя ладони перед грудью. Между его пальцами замерцал сиреневый огонь.

Двуручный меч с вязким чавканьем упал на шею айшасиана, перерубая позвонки. Колдун упал. Он умер почти сразу.

На несколько ударов сердца повисло молчание, а потом толпа взорвалась радостными криками. Наемники выбежали на площадку, кричали, потрясали оружием.

Кир разглядел среди орущих бойцов перекошенную ненавистью рожу Черепа. Успел подумать, что теперь нужно жить с оглядкой – своего позора кондотьер не простит никому из участвовавших в поединке, – и тут на него налетела Пустельга.

– Ну, малыш! Кто бы мог подумать? – с лучезарной улыбкой произнесла воительница. – Ай да каматиец! – Она с размаху сунула кулак Киру под ложечку. Парень охнул и согнулся.

– Ха! Это она любя! – хлопнул его по скрюченной спине Мелкий.

– Молодец, – пробасил тяжело дышащий Мудрец. – Я думал – все…

– Ох, и напьемся! – выкрикнул Почечуй.

– Я тебе напьюсь! – решительно вмешался Кулак. – Лучше Ормо помоги, пока кровью не истек.

Старик закивал и начал проталкиваться, на ходу отпуская язвительные замечания молодым наемникам, к лежавшему, где упал, Коготку.

Кондотьер возвысил голос, без труда заглушая шум толпы:

– Коневодов сюда! К погрузке на паром готовсь! – И, обняв за плечи Мудреца и Кира, добавил вполголоса, так, чтобы никто кроме них не услышал: – Победить-то мы победили. Но отныне держим ушки на макушке. И спины друг друга без прикрытия не оставляем.

Есть ли на свете более скучное и однообразное занятие, чем марш в составе пехотной колонны?

Только пыль под ногами. С утра еще терпимо, а вечером она уже везде – в носу, в глазах, на лице, за пазухой, противно скрипит на зубах и забивает горло. Шлем, доспех, меч, пика гнут к земле. Хоть и гонял Дыкал новобранцев почем зря, а все равно тяжко. Привыкнуть можно к грузу, к голоду, смириться с постоянной усталостью и недосыпом. Но однообразие, тягучая скука – вот вещи, к которым привыкнуть невозможно.

Целый день пред твоими глазами спина впередиидущего. Те же люди справа и слева. Вверху все такое же небо. Синее, с росчерками облаков в вышине и крестиками птиц. А под ногами дорога, взбитая в пыль тысячами прошедших тут перед тобой ног. И размеренный топот. И набившие оскомину шуточки сержанта.

Разговаривать в строю никто не запрещал. Все-таки поход, а не смотр на плацу. Просто темы для бесед очень скоро исчерпались. Байки, истории из жизни, шутки стали слишком однообразны и не вызывали ничего, кроме глухого раздражения.

Иногда Антоло казалось, что он теряет себя. Становится другим. Вместо прежнего образованного молодого человека, души студенческой компании и любимца большей части строгих профессоров возникал тупой и равнодушный служака, что-то сродни тягловому животному, все существование которого сводилось к изнурительной работе, еде и краткому отдыху. Ни на что иное сил не оставалось.

Восемнадцать дней вдоль побережья Великого озера. Потом переправа через Арамеллу, занявшая несколько суток для всей армии, – паромщики работали днем и ночью и все равно не справлялись. На правом берегу простиралась уже Тельбия – край, в отличие от Вельзы и окрестностей Аксамалы, лесистый и малообжитой. Дорог стало меньше, а те, что были, оказались слишком узки для передвижения маршевых колонн. Реже встречались деревни и хутора земледельцев; просторные мансионы, изобиловавшие вдоль трактов Сасандры, сменились маленькими, грязными и убогими харчевнями. Городов за три дня имперские солдаты не встретили. Конечно, они были, да только где?

Ночью, последовавшей за первым же днем пути в правобережье, в небе стояла комета. Багровый росчерк, хвостатая звезда. Она протянулась, как кровавый след, между Большой Луной и желтоватой планетой То-Хан.

Глядя на ночное небо, озаренное красноватыми бликами, Антоло почувствовал беспокойство. Астрология, конечно, наука не слишком точная, допускающая зачастую двоякие толкования, но комета есть комета. Ни один ученый труд из числа хранящихся в библиотеке Императорского аксамалианского университета тонких наук (к слову сказать, самое обширное книгохранилище не только в Сасандре, но и во всем известном мире) не относил хвостатую звезду к хорошим приметам. Всегда ее появление предрекало беды и несчастья. Не всегда это были войны, моровые поветрия или неурожаи, приводящие к вымиранию от голода целых провинций. Иногда дело обходилось сменой власти в отдельных королевствах, введением новых – сперва кажущихся непомерными, но человек ведь привыкает ко всему – налогов, торговыми потрясениями из-за открытия новых месторождений изумрудов в северной Фалессе, особо яростными атаками халидских пиратов на побережье Каматы… Что-то нехорошее происходило едва ли не закономерно.

– Гороскоп бы составить… – почесал затылок Емсиль, когда табалец поделился с другом нехорошими предчувствиями. – Не к добру все это.

– Чего уж доброго? – пробурчал Обельн, обметывающий у костра растрепавшийся подол нательной рубахи. – Война, однако…

– Война! – возразил Вензольо. – Войны едва не каждый год случаются, а кометы не п’иходят всякий ’аз.

– Не поспевают, видать! – хохотнул Горбушка.

И заслужил подзатыльник от Дыкала. Сержант последнее время зауважал студентов больше, нежели остальных подчиненных ему солдат. Сказалась сноровка, которую Емсиль проявил в лечении скоропостижного поноса, вцепившегося в добрую половину бойцов армии благородного господина полковника т’Арриго делла Куррадо. К счастью, как объяснил барнец, болезнь была вызвана не заразой, кроющейся в несвежей питьевой воде, а просто-напросто прелым пшеном, которое подвезли обозники. Толченые угли из костра и отвар дубовой коры поставил на ноги десяток Дыкала быстрее, чем прочих солдат. А табалец иногда любил на привале почитать вслух стихотворения, написанные поэтами прошлых веков, а то и пересказать какую-нибудь поучительную историю из старинных хроник.

– Война войной, – медленно, ощущая всеобщее внимание, сказал Антоло, – а комета-то слишком яркая. Гороскоп я не составлю – ни звездных карт, ни таблиц, ни инструмента под рукой нет. Все равно выйдет одно надувательство. Это на рынке бродячий шулер может купчих и крестьянок дурачить. Я не берусь. Но, чует мое сердце, ничего хорошего она не предрекает.

– Все пропадем, все… – сокрушенно вздохнул Обельн.

– А ну молчать! – рыкнул Дыкал. – Что за разговоры? Солдат для того живет, чтобы умереть за императора и Сасандру.

– Да какой же я солдат? – попробовал оправдаться мужичок, в котором и вправду, не выветрились еще мещанские привычки.

– Молчать! Раз сюда попал, значит, солдат. И умирать будешь вместе со всеми. Только главное для солдата, чтоб вы знали, остолопы, – не умереть самому, а как можно больше врагов за собой утянуть. Ясно?

– Ясно, – кивнул Антоло.

Прочие тоже закивали. А что спорить? Сержант всегда прав. Это самый первый закон из устава об армейской службе. А второй – если сержант не прав, смотри первый закон.

На том и порешили.

Комета простояла два дня, медленно переползая с севера на юго-восток, а потом исчезла так же неожиданно, как и появилась.

Армия продолжала ползти в глубь Тельбии. Словно гигантская, медлительная сороконожка. До простых солдат и даже до сержантов замыслов командования никто не доводил, но по колонне ходили слухи, постоянные спутники неизвестности, что они должны будут занять несколько городов вдоль южной границы края, оставить в них гарнизоны, выстроить ряд фортов и закрепиться в них. Поговаривали, народ в Тельбии свободолюбивый и независимый, власти над собой не терпит, потому, мол, и не установилась здесь настоящая, крепкая власть. До сих пор имперская армия с открытым сопротивлением не сталкивалась, а потому судить о тельбийцах приходилось по изредка попадающимся на дорогах насмерть перепуганным селянам или купчикам. Может, оно и к лучшему? Хороша та война, которая обходится без боевых действий. Для солдат хороша, само собой.