Неблагая - Хаусман Ивлисс

В голове роем носятся мрачные непрошеные мысли, и я в итоге сдаюсь. Сажусь, подтягиваю к груди колени, сжимаю кулаки.

Так нечестно. Мы через столько всего прошли, и это еще не конец. Сейчас мне кажется, что судьба просто наказывает нас.

Или смеется над нами.

В груди вспыхивает гнев, в венах бурлит магия. Я быстро ее подавляю, чтобы не натворить непоправимого, и просто сижу сиднем, как бы официально признавая, что от сна я на сегодня отказываюсь.

Не сейчас, умоляю я. Магия ползает по моей коже, кусает, как шерстяная одежда, собирается в лужицы на ладонях, когда я бесконтрольно шарю руками. Чтобы ее угомонить, я позволяю кончику одного пальца выпустить огонек, маленький, как пламя свечи. Я задуваю его и зажигаю еще один. Потом еще.

Один за другим.

Я способна контролировать свою силу.

— Ты говоришь совсем как они, — раздается за спиной веселый голос. — В смысле, как смертные.

Глава 32

Я мгновенно вскакиваю и оборачиваюсь, уже вытянув перед собой руки. Над тихо спящим Рейзом стоит Госсамер и разглядывает его с любопытством и отвращением, как ребенок — копошащегося у ног слизня.

Я строго смотрю на него и прижимаю к губам палец. Ругаться с призраком я не хочу, потому что ни в коем случае не собираюсь будить спящего Рейза.

— Расслабься, Сили. — Его ленивые аристократичные интонации с каждым словом бесят все сильнее. — Твой смертный крепко спит.

Я не выказываю уверенности, и тогда он скрещивает пальцы над сердцем, напуская на себя исключительно невинный вид. С его бледной кожей, слегка поджатыми пухлыми губами и умоляющим взглядом из него вышла бы славная мраморная статуя героя-любовника. Если бы не эти острые зубы.

Отворачиваюсь. Может, если делать вид, что его здесь нет, он уберется? Но я уже отвлеклась, и высечь пальцами огоньки не получается.

— Ты не сможешь игнорировать меня вечно, — дразнит фейри, растягивая слова. — Мне ведь есть что рассказать. Я провел в облике статуи… многие столетия? За такое время накапливается уйма тем для беседы. А ведь я даже не знаю, как сейчас выглядит мир людей. Та заурядная дама, перевертыш — как ее зовут? — наверняка вселяет в других ужас, но в мое время на нее бы даже внимания не обратили. Вы, смертные, так быстро меняетесь.

Удивительно, но его голос отражается эхом от камня, как будто звучит не у меня в голове, а снаружи. Но я-то знаю. На самом деле его тут нет.

— Почему тебя заточили, Госсамер?

Он почти вздрагивает, когда я зову его по имени, и изящно взмахивает рукой. У него длинные заостренные холеные ногти — ненастоящие, естественно, как и длинные волосы, босые ноги и тонкий рукав, задевающий мою руку.

— Да уж и не помнит никто.

Что-то мне подсказывает, что он как раз помнит, но я ни слова из него не вытяну, как бы ни хотела.

— Что тебе нужно? — злобно шиплю я.

Невинный взгляд сползает, как плохая театральная декорация, и сквозь кулису виден проблеск раздражения. Он шагает — почти перетекает — вперед.

— Тебя разве никто не научил, что грубить фейри — неразумно?

На мгновение меня накрывает страх, но я заставляю себя одуматься. Ответ очевиден.

— Если бы ты хотел что-нибудь со мной сделать, то уже сделал бы.

Госсамер останавливается, прищуривается:

— А ты чрезвычайно уверена в себе, Сили.

Наверное, не стоит зацикливаться на том, что, не опровергнув мои слова, он подтвердил их.

Правда — коварная штука.

Я прислоняюсь к скале и настороженно наблюдаю за фейри. Он стоит в паре метров от меня, изучая, будто я — бабочка, которой самое место в его коллекции. От ледяного взгляда бледных глаз я вздрагиваю.

— Если тебе не хочется думать о себе, то, может быть, стоит подумать о твоих противных друзьишках? — Он многозначительно глядит на Рейза. — Жаль, если что-то случится с ним… или с остальными. Та смертная, которую ты зовешь сестрой, — она интересная. Я таких раньше не видел.

— Их — не трогай, — бормочу я, не решаясь повысить голос. — Просто объясни, что тебе нужно. И почему ты в моей голове.

Госсамер почти по-человечески вздыхает. Он сокращает расстояние между нами, вставая почти нос к носу со мной, а затем садится рядом и тоже прислоняется к камню.

— Когда ты меня освободила, Сили… Я хотел уйти. Я пытался вернуться в свое царство, где мог бы набраться сил. Но оказалось, что я связан с тобой и твоей магией. — Он поворачивается ко мне, слишком близко склоняется к моему лицу. — Спрашивай о чем хочешь, крошка-подменыш. Я же знаю, что ты тоже все чувствуешь.

По коже бегут мурашки, неприятно покалывая чужой магией. Он сказал это вслух, и я теперь тоже ощутила связь между нами. Даже если бы он находился по ту сторону расщелины, внутри горы, я бы все равно чувствовала его присутствие, как сейчас. Как будто он — часть меня, как магия или пальцы. Я сглатываю, стараясь не трястись, и старательно выговариваю:

— Ты хочешь уйти. Может, мне просто освободить тебя?

— Нет! — слишком поспешно отвечает Госсамер. Магия накрывает мою шею и испещренные шрамами руки ледяным покровом. — Все не так просто, — добавляет он, и в его тоне звучит что-то мрачное и горькое.

Я делаю вдох, грудь сжимается. Нервно касаюсь пальцами того места, где должна висеть подвеска.

— Я тебе нужна, — выдыхаю я. На этот раз — моя очередь смотреть в глаза Госсамеру в поисках хоть каких-то проблесков истины.

Он опять приваливается к скале и хмуро глядит на звезды.

— И тебе нужна моя магия, — продолжаю угадывать я. — Потому что твоя…

— Я не смог бы с этим покончить, даже если бы хотел, — огрызается Госсамер. — Думаешь, мне нравится привязка к смертному телу? Ты же хрупкая. Ты можешь в любой момент умереть, и куда тогда денусь я?

В кои-то веки от фейри исходит искренность. Он в такой же ловушке, как и я; он тигр, царапающий клетку моего разума. И если будет царапать достаточно сильно, то однажды сломает ее.

— Понятия не имею.

Он обмякает — наполовину исполненный ленивой силы, наполовину поверженный.

— Я даже управлять тобой толком не могу. С тем же успехом я мог бы быть обычным заклинателем.

Часть меня требует, чтобы я бежала подальше от этого фейри. Его неспособность завладеть мной — сомнительный повод для сочувствия. Однако любопытство берет надо мной верх.

— Значит, магия, которая, как ты сказал, была тебе недоступна… — Я так мало об этом знаю, что не представляю, как сформулировать вопрос, чтобы он не звучал глупо. — Это моя магия?

— Вместе мы можем дотянуться до моей истинной силы, — с отчаянием произносит он. — Одному она мне недоступна.

— Какая жалость, — язвительно шепчу я, хотя по коже пробегает холодок. Но мысли все равно пускаются в галоп. Мы можем использовать его истинную силу. Вместе. Если я сейчас использую свою магию — насколько она будет моей, а насколько — его? Если наши силы свяжутся, смогу ли я освободиться — или же с каждым разом буду отдавать все больше и больше себя?

Другая часть меня спрашивает уже тише: на что я способна с его силой?

Это я игнорирую.

— И как долго это будет продолжаться? — Я стараюсь не выдать свой страх. Будь Госсамер человеком, он бы заметил, как плохо мне это удается. Я не человек, но все равно умираю со стыда.

Его кварцевые глаза вспыхивают раздражением, а губы кривятся, обнажая острые зубы:

— Что за странный вопрос? Насколько я знаю, такого никогда не случалось. Наша ситуация совершенно уникальна. Так же уникальна, как ты сама, крошка-подменыш.

— Не подлизывайся, — тихо огрызаюсь я. Я не против, чтобы мне напоминали, кто я есть. Я давно это приняла, само слово меня уже не обижает. Тем не менее в устах Госсамера оно звучит так, словно он вкладывает в него дополнительный, неизвестный мне смысл.

Острые зубы блестят, лицо Госсамера расплывается в улыбке:

— О, но тебе же нравится. Что с тобой сделали эти смертные, подменыш! Не забывай: я чувствую то же, что чувствуешь ты. Ты меня, разумеется, ненавидишь, но тебе льстит моя похвала. — Он задирает подбородок, приподнимает белые брови. — Это так по-смертному. Даже миленько.