Иней Олненн - Книга 1. Цепные псы одинаковы
— Расступитесь! — зычным голосом грозным крикнул он им. — Нам не нужны ни ваша кровь, ни жизни ваши!..
Ведуны расступились, но лишь для того, чтобы вперед вышел эриль Харгейд. Вышел и остановился против Асгамира.
— Приходил ли я на твою землю с оружием? — спрашивает он его. — Убивал ли я твоих соплеменников? Угонял ли твой скот? Что молчишь, Асгамир? Было ли так?
— Не было, — отвечает ему Вепрь.
— Так зачем же ты ко мне с оружием пожаловал?..
Ингерд заметил, как тихонько закурилась трава под посохом эриля — гневался эриль, хоть виду и не подавал.
— Ты не воин, колдун, — Эван Асгамир взялся за меч, — а потому лучше уйди с дороги. Я не воевать с тобой пришел, но коли понадобится — мой клинок отведает твоей крови.
Эриль Харгейд долго смотрел Вепрю в глаза. Ведуны по-прежнему стояли истуканами, ветер полоскал их балахоны и длинные волосы путал. Воины-Вепри глядели на них со страхом, настороженно, мечи наизготовку взяв. Ингерд чуял: что-то не то делается, а что — ухватить не мог.
И спрашивает эриль Вепря:
— Что посулил тебе Хёльмир? Земли? Власть? Иль сына жизнь?
На последних словах Асгамир дернулся — не промахнулся эриль Харгейд. Усмехнулся горько эриль:
— Отцовская боль пригнала тебя сюда, янгар. Всех погубишь, но сына спасешь… Сделаешь это?
— Сделаю, — не отвел глаз Эван Асгамир. — У тебя нет сына, тебе не понять, каково это — родную кровь хоронить.
— Не отдаст он тебе сына, Вепрь, — говорит эриль, — потому что больше нет у тебя сына. Этому миру Рунар не принадлежит более.
Вспыхнули гневом глаза Вепря, отступил он на шаг, меч вскинул.
— Уходи с дороги, колдун, в последний раз прошу, — говорит яростно, — не то дорогу себе железом проложу! Костьми лягу, душу заложу бёрквам, но сына из твоего полона вызволю!..
Не отступил эриль, и замахнулся на него Вепрь мечом, ударить хотел и ударил бы, да только эриль посохом клинок остановил да вторым ударом Вепря-то и подсек. Рухнул Асгамир на землю, только кольчуга лязгнула, но поднялся быстро — вреда-то ему эриль никакого не причинил. Поднялся, к бойцам своим обвернулся, бешенством пылая, и крикнул:
— Не бойтесь колдунов, ребята! Круши их!..
И что тут началось! С ревом кинулись Асгамиры на ведунов, думали, легко их опрокинут, да не тут-то было. Ведуны их встретили, не дрогнув, и ну посохами орудовать, посшибали Вепрей с ног да отмолотили как следует. Но очень скоро Асгамиры сообразили, что не убивают их ведуны — не могут, запрещено им это! А как сообразили, так и хлынула кровь через рассеченные балахоны, и начали падать ведуны — и молодые, и старые, и совсем юные. Закипел бой нешуточный, жестоко дрались Вепри, но ведуны стояли насмерть. Ингерд к эрилю Харгейду прорубался, что окружен был Асгамирами со всех сторон, и вдруг голос рога знакомый услыхал. То Эйрик с Оярликом подоспели — все подмога! Расчищал себе путь Ингерд клинком и понял не сразу: кричит ему эриль что-то. Да где услышишь, когда шум кругом, битва ярится бурей морской.
— Уходи! — кричит ему эриль. — Туда!.. Я ошибся, они там! Иди же!!!
И тут Ингерд понял. Понял, что провели их всех, провели! Пока они тут с Асгамирами бьются, Камни без присмотра остались, что стоит эрилю Хёльмиру добраться до них да Рунара, как барана жертвенного, зарезать, ведь его кровь — кровь маэра! Ринулся Ингерд прочь из боя, из сечи кровавой выдрался — да в лес напролом, одной яростью, на лезвии меча тлевшей, дорогу себе расчищая. Ужаснулся Лес этой ярости, в стороны раздался, затих, только кусты и дерева молодые плакали, пораненные.
Бежит Ингерд — пот горячий глаза застилает, раны солью жжет. Вот и стена каменная, из-за кустов еле различимая, не знал Ингерд, есть ли в ней ворота какие или дверь, просто взбежал наверх а оттуда вниз прыгнул. Упал, колени изодрал, два раза через себя перекатился, вскочил да к Камням кинулся.
Зашумел тут Лес, заволновался, ветер налетел, захотел Ингерда с ног сбить — не сбил, добежал Ингерд до Камней и остановился, не в силах дальше шагу сделать.
Черными громадинами Камни над ним высились, и холодно было около них, и ветер их не тревожил, и солнце на них не глядело. Могильная тишина клубилась у корней и убивала все, что приблизится. Ингерд, сотрясаемый ледяной дрожью, ступил в круг.
Мир исчез.
Только Холод.
Мрак.
Безмолвие.
Здесь не было травы, не было жизни. Здесь застыло довременье — когда не было света, не было тьмы, не было дней и веков, но была чистая сияющая Истина. Сила, идущая из Начала. Начало, дающее Силу просящему. Проси, и тебе воздадут. Но Ингерд не умел просить.
А потом он, уже забывший о том, зачем он здесь, увидел Рунара.
Рунар сидел на земле, скрестив ноги, низко опустив голову и руки уронив безвольно. Его одежда превратилась в лохмотья, а тело покрылось струпьями. Заслышав шаги, Рунар с трудом поднял голову, и Ингерд встретил его взгляд. Взгляд смертельно уставшего человека, из которого вытянули душу и оставили пустоту. Он больше не был эгнаром, одержимость оставила его, но и теперь Ингерд не почувствовал ненависти. Ему нужно было убить его, убить, чтобы успокоить свою боль, чтобы исполнить данную Клятву, но он не мог. Да и слишком малая плата — жизнь — для понявшего: жизнь бесконечна.
— Вставай, Рунар. Пошли, не то быть беде.
Рунар ждал смерти и хотел ее, потому слов Ингерда не понимал. Ингерд обхватил его за плечи и поднял.
— Давай, Вепрь, ну же!.. Это проклятое место, оно погубит нас.
И он повел уже бессильного врага своего, поддерживая его, как друга, прочь, и вдруг — гадюка с шипением злым из-под камня выползла, к ноге Рунара скользнула, обвилась и ужалила. Вскрикнул Рунар, пошатнулся, на спину запрокинулся, и брызнула кровь алая изо рта да из глаз да прямо на Камни.
Ужасом безмолвным охваченный, глядел Ингерд, как запенилась на шершавой поверхности кровь, и поползли трещины, как лапы хищные паучьи, и закрошился Камень. А под землей, под самыми ногами, будто молот стопудовый ударил. Долго тишина стояла, а потом вздрогнула земля, и глухой стон предсмертный прокатился по ней. Стон был долгим, протяжным, он отозвался далеко в Горах, и задвигались Горы. Ожил Каравех, обжег небо огнем и зачернил его дымом. И обожженное небо опустилось к земле низко, чтоб в последний раз взглянуть на ту, которую любило больше всего.
И пошел снег.
Он покрыл собой деревья, согнув их ветви, и травы прижал к земле, сломал хлебные колосья. Снег убелил крыши домов и волосы людей, и холодными каплями стекал по лицам, похожий на слезы. И люди кричали и плакали, потому что пришла беда.
Ингерд долго глядел в небо и ощущал лишь пустоту. Рунар лежал неподвижно, подплывая кровью, и умирал, как и жил, — ни за что.
Из-за камня выползла гадюка, свернулась тугим кольцом и обратилась в эриля Хёльмира. Несколько мгновений он и Ингерд глядели друг на друга.
— Что ж, — сказал наконец Ингерд. — Сегодня ты победил.
— Да, — торжествующим эхом откликнулся темноликий эриль.
— Доволен ли ты?
— О да!..
— Достанет ли тебе этой победы?
— Нет.
Эриль Хёльмир покачал головой, с длинных волос заструилась вода.
— Нет — пока я жив. Я пойду за тобой по пятам и никогда не собьюсь со следа, ибо на нем всегда будет кровь. Пока есть хоть одна душа, открытая для тьмы — я буду жить и мне будет пища. Наша битва только началась, маэр.
— Тогда берегись, колдун, потому что я всегда буду стоять на твоем пути, я и такие как я, и твое торжество не будет долгим. Ты будешь убивать, но я буду воскрешать, и мое воинство всегда будет сильнее твоего.
— Что ж, расстояние есть для того, кто идет, маэр.
— А для того, кто хочет знать, времени не существует.
— Ты хороший ученик, — усмехнулся эриль Хёльмир. — Хок наи, эгни ве!.. Я слов на ветер не бросаю, маэр.
— Хок наи эгрима. Я тоже.
И они пожали друг другу руки, как поединщики на поле боя, чтобы, разняв их, в следующий миг стать смертельными врагами.
Шел во чистом поле я,
Думу думал крепкую.
Ждет ли меня матушка,
Ждет ли меня батюшка,
Дом родной стоит ли
Над рекой широкой?
Шел я да из битвы,
Из сечи из кровавой.
Полегла дружинушка,
Сложили други головы,
В далекой во чужбинушке
Спят в земле сырой.
Шел во чистом поле я,
Нес раны я жестокие
И во траве высокой
Нашел могильный холм.
Заныло сердце храброе,
Слеза из глаз скатился.
Присел я у могилушки,
Подняться нету сил.
Не увидать мне матушку,
Не увидать мне батюшку,
В дом родной порожек
Не переступать.
Ослабли мои ноженьки,
Остыла моя кровушка,
И в этом чистом поле
Мне, видно, умирать…
Снег, выпавший в Духов день, так и не растаял. Урожай погиб, замерзло Соль-озеро. С Белого Моря наползали льды.
