Алекс фон Готт - Белый Дозор
— Всё течет, всё изменяется, — в тон ему задумчиво ответила Марина. — Когда я перестаю быть сама собой и Мара входит в мое сознание, делая меня Неживой, я вижу, как здесь пышно цветут альпийские луга и пахнет медом и клевером. Быть может, ты прав, и мы сейчас проплываем мимо будущего оплота цивилизации, которая станет гораздо более совершенной, чем наша. Река и безмолвие удивительно прочищают мозги, делая мысль чистой настолько, что видишь сквозь нее грядущий век…
По Киренге плыли долго. Марина хотела было считать дни, вести свой собственный календарь, но вскоре сбилась со счета. Какая, в сущности, разница, сколько продлится твое путешествие, если цель его неизвестна и удалена во времени и пространстве? Оно может закончиться в любую минуту или может стать бесконечным. Прервать его в силах любое обстоятельство, и каждый день может оказаться последним днем не только речной дороги, но и твоего существования в этом мире, в этом теле, среди скал, болот и бесконечных равнин.
Водный путь, избранный Велеславом, согласно отчасти древним, разрозненным записям, отчасти его интуиции, мерцающей, словно негасимое пламя Вечного Огня на ветру, был, несомненно, более быстрым, нежели пеший путь вдоль берега, да и опасностей таил не в пример меньше, хотя, конечно, назвать легкой эту дорогу не повернулся бы ничей язык.
Груженные теплыми вещами и туристским снаряжением, предназначенным для зимних переходов в условиях Крайнего Севера, они вышли на «Отважном» в канун начала осени, когда до эпидемии оставался целый год и Москва устало замерла, не в силах отдышаться после ненормально жаркого августа: асфальт и фасады столичных домов были еще насыщены теплом, заряжены им, словно аккумуляторные батареи, и долго еще разогревали воздух этим накопленным за лето зноем. В Москве всё еще ждали грибного дождя, а в этих местах осень уже царствовала вовсю, проведя шлейфом своего ладно скроенного платья вдоль бесчисленных лесных урочищ. Северный ветер гнал по небу низкие, снеговые тучи. Вся природа замерла в преддверии скорого своего умирания под аккомпанемент колючих ветров и жестоких метелей.
Отряд вплыл в полосу сплошной тайги, и берега реки изменились, стали менее разнообразными, точно Природа решила немного отдохнуть от собственных затей. Берега Киренги были теперь по большей части очень лесистыми: тайга подступала вплотную к воде, порой не оставляя и малой песчаной или каменистой полосы — границы между двумя стихиями — водой и лесом. Деревья уже испытали на себе багряно-желтое дыхание осени и теперь стремительно теряли листву, готовясь встретить первый мороз голыми, сохраняя искру жизни глубоко под землей, среди корней.
Звездные ночи, когда можно было идти вверх по течению без остановки, не опасаясь, что «Отважный» сядет на мель или случится с ним еще какой-нибудь неприятный сюрприз, стали редки. В окутанные туманами вечера и в утренние стылые часы над рекой стоял густейший влажный морок, видимость не превышала вытянутой руки. Так недалеко было до несчастья: мель, случайный топляк, что мог бы пробить дно буксира, встречное судно. Поэтому ближе к заходу солнца отряду приходилось искать место для ночлега, приставая к берегу.
Марина особенно полюбила эти холодные рассветы, когда с ночи причаленный к берегу буксир тихо покачивался на легкой волне, готовый вот-вот ожить, застучать мотором, выходя на линию фарватера. Этот скромный, приземистый кораблик был тем единственным настоящим, что осталось в окружившем Марину призрачном и невероятном мире. Впрочем, голосом из прошлого еще врывались в этот мир сокровенных тайн и зловещих открытий случаи во время береговых стоянок, эпизоды реальной жизни, когда соприкасалось тяжелое, грубое и осязаемое с не имевшим названия чем-то легким, воздушным, но в то же время и страшным в своей бестелесной Черной Силе.
На ночлег устраивались обычно на берегу, порою в одиноких селениях, состоявших из нескольких жалких дворов. Велеслав не жаловал крупных поселков с тех пор, когда однажды ночлег в одном из таких мест обернулся неприятными мгновениями для Дозорных и крупной бедой для жителей самого поселка.
Среди живущих в этих местах встречались люди разные. Добрых два века здешняя земля прирастала каторжными острогами, многие из которых вполне успешно функционировали и поныне, передавая населявшим округу жителям тюремный уклад жизни и блатные законы-понятия. Многие «откинувшиеся» селились поблизости, не в силах представить себе свою жизнь без зоны.
Зона кормит,
Зона мать,
Зона правит,
Учит рвать.
В ней побывший
Остается,
К прежней жизни
Не вернется…
В ходу здесь была «феня» — жаргон уголовного мира, во множестве водились двуногие волки: фиксатые, а то и вовсе беззубые рецидивисты, прочифиренные насквозь, лишенные подчас всего человеческого. Такие были способны на всё. Выпустить кишки паре-тройке каких-то жалких «волосатиков», с шиком плывущих чёрт знает куда, ради чёрт знает чего (такие тонкости блатарей не волновали), было для этих опустившихся полулюдей плевым делом. Также был у представителей «спецконтингента», привыкшего общаться к такими же, как сами они, шмарами и марухами, несомненный интерес к девушкам, плывущим с «волосатиками»: «интеллигенточкам» и «марцифалям».
Обычно далеко дело не заходило: несколько скабрезных словечек, глумливые недвусмысленные намеки, да и только. «Отважный» накачивался соляркой, в местных лавочках закупалась немудреная провизия: крупа, консервы, хлеб, картошка, иногда, если везло, яблоки и огурцы, и продолжал свое плавание, медленно, но верно стремясь войти в русло Лены. Но однажды, когда стоянка случилась уже в сумерках и подходящего, спокойного места для ночлега вдали от цивилизации было не найти, решили было заночевать в поселке городского типа, последнем крупном населенном пункте на Киренге. Половина живущих в этом забытом Богом месте людей обслуживала близлежащий лагерь с заключенными, отбывавшими свои сроки за тяжкие преступления, а вторая половина в недалеком своем прошлом также являлась «клиентами» зоны, и ближайшее их будущее не оставляло никаких сомнений в том, что путь в зону для них — единственный путь. Этот поселок так и назывался: «Последний» и был последним во всех смыслах этого слова.
Как это обычно бывает, на фоне примерно однородного контингента приблатненных жителей, некоторые, являлись особенно опасными. То была банда отпетых уголовников, наводившая ужас на всех в округе. Верховодил ею некто Борис, или «Борян» Мозгалев, по кличке «Мозг» — страшный человек. Первый срок получил условно, в двенадцать лет: попробовал свои силы в мелком воровстве. Понравилось, вошел во вкус. Тогда же, спустя всего полгода после суда — новый срок, уже серьезный и по полной, за разбой. Отбывал его Мозг в тюрьме для малолетних. Оттуда «перевелся» во взрослую зону и с тех пор, с короткими перерывами, пребывал там практически регулярно. Статьи на нем висели «серьезные», и за сорок пять лет своей никчемной жизни, на свободе Мозг провел меньше половины.
Его «дружки-корешки» были ему под стать: настоящие отпетые подонки, заправилы звериной своры. Никто, в том числе даже те, кто был с зоной на «ты», с ними не связывался. Тучный и пьющий представитель власти, в лице участкового, считал своим долгом ничего не слышать, не видеть и не знать ни о какой банде, а при встрече с бандитами здоровался с ними столь учтиво, что только фуражку не ломал. Унижался перед ними участковый, показывая, что вот, дескать, «я вас не трогаю, и вы меня не трогайте». У него, у участкового, были причины опасаться. Один на тысячу квадратных верст, две дочери-погодки: пятнадцать и четырнадцать, соответственно. Начни он проявлять к банде интерес, что тогда станет с его детьми? Говорили, что насиловали бандиты местных женщин, некоторые исчезали бесследно. Но боялись их, сильно боялись, и всё до поры сходило ублюдкам с рук. Репутация законченных мерзавцев и убийц была для бандитов лучшим оберегом. Грабили в окрестных поселках, убивали, насиловали, и всё им было, как с гуся вода. Сделают свое черное дело — и в тайгу, на месяцы: ищи их там. Потом возвращаются и как ни в чем не бывало, мол, «охотились», «не при делах», «знать ничего не знаем». И писал участковый рапорты в краевое управление о «залетной банде», в который уже раз нашкодившей в его владениях и скрывшейся в неизвестном направлении. «А все мои себя ведут прилично», — неизменно подписывал в конце участковый, и бесчинства Мозга и его мерзавцев продолжались с новой силой.
Марина и Всеведа остались на «Отважном», три небольшие каюты которого были их стараниями всегда отменно убраны и приобрели тот восхитительный оттенок уюта, который всегда сопровождает всё, к чему прикасаются заботливые руки настоящих женщин.
