Виктория Шавина - Дорога в небо
Одинокое создание, не доброе и не злое, почти всегда смотрело вниз. Его как будто отвлекало что-то невидимое, иное. Теперь оно сидело над ручьём, обняв гобой и позабыв о нём, и казалось Хину духом холмов или зимней феей, слетевшей со звёздного неба и попавшейся в хрустальную ловушку. Ожившая фигурка бледной фарфоровой девушки, кружившейся на крышке музыкальной шкатулки — таков был Альвеомир. И отчего-то именно ему Одезри поверял глупые детские тайны и впечатления, которыми ни с кем не делился прежде.
— Ты ведь знаешь его манеру игры? — спрашивал уан и сам себе отвечал. — Очень выразительные басы, изумительная подвижность и беглость левой. У меня так не выходило, но я настойчиво учился ему подражать. Мне не хотелось просто играть, а хотелось играть так же. Так же опускать руки и поднимать их, так же лихо выполнять броски. И когда в своих повадках я замечал отражение его привычек, мне это доставляло удовольствие. И всякий раз я боялся, что он тоже заметит. С него сталось бы высмеять меня.
А ещё я долго не ведал, как мил ему рояль. Под звуки клавесина, когда-то очень давно, мне мнилось: ожила моя сказка. Словно бы Келеф, Хахманух, Синкопа и все остальные — это всё тени из столовой, вышедшие на свет и обретшие форму. Я не боялся их, ведь они были моими: я их увидел — или придумал; они приехали из моего сна. Я всегда о них знал. А остальные только бранили меня или смеялись. Вот почему летни и мать были так злы: я оказался прав. Это всё равно, что если в стране слепых рождается зрячий. В общем-то, это постоянно происходит: все дети видят, пока взрослые не научили их закрывать глаза. Но я оказался ребёнком, который упорствовал. Даже более того: я страшно боялся ослепнуть. Мне угрожали наказаниями и немилостью, мне сулили многие радости. А я представлял себя птицей и не верил в прелесть клетки. Я собирался улететь. Наверное, к отцу. Однажды уже раскинул руки, но шагнуть не успел — они меня поймали. И что-то меня удерживало от второй попытки. Как будто я знал, что наступит день, когда в страну слепых придут ещё зрячие. Ребёнком я не понимал, что их непременно попытаются убить. Я и сейчас не понимаю до конца, почему, но знаю: никто из людей иначе не поступит, ни мы, ни весены. То, что на нас непохоже — опасно. То, что опасно, нужно уничтожить, пока оно не ударило первым. «Делай честно, а думай высоко» — к кому люди обращали подобное наставление? Даже Келеф всё время толкует мне обратное!
— Быстрее всего заживают раны на совести, — впервые подал голос Альвеомир. Оказалось, он слушал.
Хин усмехнулся:
— Ну, конечно. И он совсем не оттого лезет в вазу.
— Люди говорят: реки глубокие плавно текут, народы великие мирно живут.
— А ещё они говорят: мира не ждут — его завоёвывают, — отрезал Одезри.
— Согласие крепче каменных стен.
Хин покачал головой и взялся перечислять:
— На языке у врага мир, а на сердце война. Не постой за волосок, бороды не станет. Смекнёшь да схитришь — врага победишь. Это к тому, толковал Орур, что подозревать надобно каждого. А дальше — бить, так добивать, а не добивать, так не начинать. И кто хочет воевать, тому причин к войне не занимать. Уж ты мне можешь о людях не рассказывать!
Альвеомир словно не слышал последней фразы.
— Мы говорим: если ищешь, за что возненавидеть, найдёшь. И если ищешь, за что полюбить — найдёшь.
Хин остыл и устыдился своей вспышки, хотя в тонком девичьем голосе не было и тени упрёка.
— Я скажу тебе, отчего он лезет в вазу, — вздохнув, произнёс Альвеомир. — Ты прав, в Лете он научился закрывать глаза, усвоил ваши методы. Ты говоришь, что сам шёл против всех, и это было трудно. А он ещё пытается показать нам, как хорош его путь. Неспособность к откровенности — вот что его изводит. Он понимает свою ошибку, а вслух признать её — не может. «Я не премудрый бог, я Биё из второго младшего поколения», — вот всё лекарство.
Сил'ан опустил в воду лёгкую ленту и принялся вдумчиво наблюдать за её извивами.
— Знаю, — неспешно молвил он спустя какое-то время. — Себе помочь не может, но берётся судить других. Всё верно. Я ещё и людей берусь судить. Весна на радость не похожа. Понравилась она тебе? Едва ли. Глаза, увидевшие землю, в иную землю влюблены.
Хин аж присел рядом, удивлённый:
— И ты знаешь этого поэта? Келеф много мне читал из него.
— Унылое?
Одезри безотрадно улыбнулся:
— Снова перечислять?
— Меня не тяготит. Так почему нет?
— «На земле милее. Полно плавать в небо». «Всё равно не будет то, что было раньше». Или «Не буди того, что отмечталось, Не волнуй того, что не сбылось…»
Уголки губ Альвеомира чуть дрогнули:
— Но «Тех, которым ничего не надо, Только можно в мире пожалеть».
Хин недоверчиво тряхнул головой. Ему вдруг сделалось веселей:
— Опять тот же спор! Только цитаты вместо поговорок?
На этот раз Альвеомир отчётливо улыбнулся, смягчившийся, уютный и домашний:
— Когда я сам был молод, мы часто так забавлялись. Тебе ведь осталось, что сказать? Так не откажи себе в удовольствии напоследок меня разгромить.
«Звать любовью чувственную дрожь», — подумалось Хину. Однако, здесь он мог ответить сам.
— И потому, что я постиг, — выбрал он, — Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо, — Я говорю на каждый миг, Что всё на свете повторимо.
Альвеомир склонил голову, от удовольствия потянул носиком.
— Вот что объясни нашему страдальцу, — велел он так уверенно, словно Келеф остался жив:
«У поэта соперников нету
Ни на улице и ни в судьбе.
И когда он кричит всему свету,
Это он не о вас — о себе».
Основатель спал. Ему снилось, как тени собираются вокруг останков гусеницы, как над перевалом вновь воцаряется тишина. Он отбросил эту линию судьбы и вернулся к узловой точке. А что если Вальзаар решит поддержать полковника?
Сновидение меняется.
«15–14»
Лиловый сумрак гасил огни в домах Гаэл, а фонарей здесь не водилось. Люди, создания дня, исчезали до восхода Солнца. Пытаясь утомить ненужную, опоздавшую тревогу, Вальзаар прогуливался вдоль стены, скрывавшей резиденцию от города.
«Покуда поздняя заря, — запела в ветвях невиданная ночная птица, —
ещё не скована туманом,
замри, счастливый пешеход,
перед Великим Океаном:
там в синих сумерках воды,
в сиреневых ее закатах…»[49]
Вздохнув, глава семьи остановился под деревом. Птица смолкла.
— Как ты меня нашёл?
Весёлый смех донёсся с высоты:
— Я нашёл? Чудила! Я люблю взбираться повыше, чтобы все эти постройки не мешали. Помнишь, дневник Основателя? Как ему город клеткой казался? Даже тринадцать веков назад! — вновь лёгкое хихиканье. — А ведь тогда Маро был ещё маленьким. Забирайся сюда! Надеюсь, твоего достоинства это не уронит?
Вальзаар, поразмыслив, обвился вокруг ствола и пополз наверх.
— Я думал, ты откажешься, — удивлённо признал Нэрэи. Он подвинулся, освобождая место.
— Почему?
— Как обычно. Вот и мне интересно, почему?
Глава семьи вздохнул:
— Это ужасно глупо, Нэрэи. Висеть на ветке, словно плод, и смотреть…
Младший родич перебил:
— Как над далью гаснет поздняя заря?
Саели скептически хмыкнул:
— Как ты меня заметил, если смотрел туда?
Нэрэи не смутился и не растерялся:
— Почуял беспокойство и упёртость, может быть? — предположил он, готовясь уклониться от оплеухи.
Глава семьи не пошевелился.
— Я был не прав? — спросил он.
Младший родич изумлённо уставился на него. Отвернулся, поболтал хвостом, раздумывая, а потом ответил, не торопясь:
— Ты не можешь быть не прав — в тех вопросах, в которых последнее слово за аадъё. Или ты о невмешательстве в политику людей? Тогда не знаю. Может, и это правильно.
— А может, надо было послушать Мэйя Аведа.
Нэрэи улыбнулся и сказал смешливо:
— Он старше. Всегда надо бы слушать старших.
— Как ты меня?
Радостный хохот и только — будто похвалили его. Вопреки обыкновению, Вальзаар и сам улыбнулся: а что тут скажешь? Воистину, лучший ответ.
Небо догорело, и ветер играл с угольками звёзд. Нэрэи вдруг встрепенулся:
— Тебя ищут, — сказал он, всё равно что бросил камень в тихую заводь. Покой закатного безмолвия был нарушен.
Вальзаар нахмурился. Неспособность слышать мысли столь же отчётливо, как и младший родич, немного уязвляла его.
— У нас важные гости, — ответил Нэрэи на безмолвный вопрос, слетая вниз. — Нет, не Мэйя Аведа. Хётиё.
Глава семьи спустился, поправлял одежду немного дольше, чем надо было. Он хорошо помнил предыдущий визит этого семейства и повторения не жаждал. А честно — вовсе предпочёл бы, чтобы отношения семей вернулись к прежним: Биё не ездят к Хётиё, а Хётиё не наносят визиты Биё.
