Дэвид Эддингс - Властелин мургов
Гарион огляделся.
— Где Сенедра? — спросил он.
— Она спит, — ответила Полгара. — С нею Лизелль.
— С нею все в порядке? Шелк говорил, что она страшно расстроена. Уж не захворала ли она вновь?
— Нет, Гарион. Всему виной звуки, доносившиеся из святилища. Она не могла их спокойно слышать.
В дверь вдруг забарабанил тяжелый кулак.
Гарион подпрыгнул от неожиданности и инстинктивно схватился за рукоять меча.
— Откройте, вы, там! — раздался снаружи грубый голос.
— Быстро! — зашипел Сади. — Ступайте все в кельи, а когда станете выходить, сделайте вид, будто вас только что разбудили.
Все молча повиновались и затаив дыхание ждали, пока тщедушный евнух откроет дверь.
— Что стряслось, добрые господа? — дружелюбно спросил он у гролимов, ворвавшихся в комнату с оружием.
— Вас вызывают на аудиенцию к иерарху, работорговец, — пролаял один из жрецов. — Тебя и всех твоих слуг!
— Для нас это честь, — пробормотал Сади.
— Честь тут ни при чем! Это допрос! И советую тебе говорить только правду, потому что Агахак заживо сдерет со всех вас кожу, если вы хоть словом ему солжете!
— Ах, какая неприятность. А что, иерарх уже возвратился из королевского дворца?
— Ему донесли о чудовищном преступлении, которое совершил один из ваших слуг.
— Преступлении? Каком преступлении?
Гролим, казалось, не слышал.
— По приказанию Хабат вас всех поместят в темницу до возвращения Агахака в храм.
Гариона и остальных растолкали — при этом они, насколько умели, изображали недовольство столь внезапным пробуждением — и повели по прокопченным коридорам, а потом по узкой каменной лестнице в подземелье. В отличие от верхних помещений здешние снабжены были решетчатыми дверями из стальных прутьев, а воздух, как и в любой темнице, оказался сырым и затхлым. Мрачный гролим отпер одну из дверей и жестом приказал всем пройти в камеру.
— Действительно ли это так необходимо, о жрец? — слабо запротестовал Сади.
Гролим лишь угрожающе положил руку на рукоять меча.
— Успокойтесь, господин, — примирительно сказал Сади, — я ведь только спросил.
— В камеру! Живо!
Все покорно повиновались, и решетчатая дверь с лязганьем захлопнулась за ними. Звук поворачиваемого в замке ключа прозвучал оглушительно громко.
— Гарион. — Голосок Сенедры был тих и слегка дрожал от страха. — Что происходит? Почему они так обошлись с нами?
Гарион нежно обнял ее за плечи.
— Эрионд угодил в переделку, — объяснил он. — Сади хочет попытаться уговорить их выпустить всех нас.
— А что, если у него не выйдет?
— Что ж, тогда мы освободимся иным путем.
Шелк оглядел полутемную камеру и презрительно фыркнул.
— Архитектура темниц начисто лишена фантазии, — саркастически заметил он, пнув ногой охапку гнилой соломы, лежащей на полу.
— Хелдар, неужели у тебя такой богатый опыт в области темниц? — спросила Бархотка.
— Время от времени я бываю в подобных местечках. — Шелк передернул плечами. — Правда, вытерпеть более двух часов никогда не мог. — Он приподнялся на цыпочки, чтобы заглянуть в крошечное зарешеченное окошко, выходящее в коридор.
— Хорошо, — пробормотал он. — Охраны не видно. — И, постучав костяшками пальцев по крепкому дереву, взглянул на Белгарата. — Хочешь, я отопру дверь? Не думаю, что мы что-нибудь тут высидим.
— Терпение, принц Хелдар, — сказал Сади. — Если мы вырвемся на волю из камеры, мне уже никак не удастся уладить этот небольшой инцидент.
— Я должна узнать, что они сделали с Эриондом! — твердо заявила Полгара.
— Открой двери, Шелк!
— Полгара! — раздался вдруг из соседней камеры знакомый голос. — Это ты?
— Эрионд! — вздохнула Полгара с облегчением. — С тобой ничего не случилось?
— Все прекрасно, Полгара. Меня, правда, заковали в цепи, но они не причиняют мне особых неудобств.
— Зачем ты сделал это? Там, в святилище?
— Мне не понравились эти жертвенные огни.
— Мне тоже, но…
— Мне они очень не понравились, Полгара. Надо же когда-то положить конец подобным гнусностям!
— Каким образом тебе удалось их погасить? — спросил Белгарат, прильнув к окошку. — Гарион был в святилище, когда ты это проделал, и говорит, что ничего не услышал и не ощутил.
— Точно не знаю, Белгарат. Не думаю, чтобы я сделал что-то особенное. Просто твердо решил, что не хочу больше, чтобы они горели, эти огни, и вроде как дал им понять, что я этого не хочу. Они взяли да и погасли.
— И это все?
— Насколько я помню, да.
Белгарат обернулся. Он явно был озадачен.
— Когда мы отсюда выберемся, у меня будет об этом происшествии долгий разговор с мальчишкой. Я уже не единожды собирался поговорить с ним по душам, и всякий раз, когда открывал было рот, что-то меня отвлекало. — Он поглядел на Гариона. — В следующий раз, когда будешь беседовать со своим дружком, потребуй от него прекратить эти штучки! Они меня раздражают.
— А он это знает, дедушка. Думаю, именно поэтому и продолжает в том же духе.
Где-то послышалось лязганье отпираемой двери и звук шагов.
— Гролимы, — тихо сказал Шелк, вновь глянув через окошко в коридор.
— Интересно, а кто, по-твоему, это еще может быть? — съязвил Белгарат.
Стражники остановились возле камеры Эрионда, и в замке лязгнул ключ.
Скрипнув, открылась тяжелая дверь.
— Эй, мальчишка! — пролаял хриплый голос. — Выходи, пойдешь с нами!
— Отец! — отчаянно шепнула Полгара. Старик предостерегающе поднял руку.
— Подожди! — прошептал он.
Кто-то уже отпирал дверь их камеры. Наконец она распахнулась, и на пороге возник гролим в черном балахоне.
— Возвратился Агахак, — объявил он. — Выходите!
— Великолепно! — с облегчением вздохнул Сади. — Что бы там ни было, я уверен, что мы за пару минут все уладим.
— Не разговаривать! — Гролим резко повернулся и пошел по коридору, а десяток других, с оружием наготове, обступив пленников, повели их прочь из темницы.
Агахак, правитель Рэк-Урги, оказался устрашающего вида длиннобородым человеком. Он сидел в очень похожем на трон кресле в большом зале, освещенном факелами. Стены были завешаны тяжелыми темно-бордовыми портьерами. Облачение иерарха представляло собой кроваво-красный балахон с капюшоном. Впалые глаза Агахака сверкали из-под нависших седых бровей. Эрионд, все еще закованный в цепи, спокойно сидел на грубом деревянном стуле прямо перед иерархом, а худощавая Хабат стояла по правую руку от своего покровителя. Капюшон, отороченный пурпурным шелком, был откинут, ужасные шрамы на ее щеках алели в свете факелов, а лицо жрицы выражало злобное торжество.
