Елена Грушковская - Перенос
Дым я увидела задолго до того, как стал виден сам дом, но у меня ёкнуло сердце: оно почувствовало, что горел именно наш дом, в котором родились и выросли наши с Эдиком дети. Возле дома уже стояли пожарные машины, в бушующее пламя били светлые струи воды из шлангов. Дорогу мне преградили двое пожарных:
— Нельзя, нельзя!
— Там ребёнок! — закричала я. — Вы спасли ребёнка?
Пожарные переглянулись. Один взгляд на них лица всё мне сказал. У меня опять что-то щёлкнуло в голове, и я, оттолкнув пожарных, бросилась в объятый огнём дом.
Весь первый этаж был адским пеклом. Оранжевый жар охватил меня со всех сторон, и я инстинктивно задержала дыхание. Леночка была на втором этаже, а лестница, которая вела туда, уже трещала, охваченная оранжевыми языками. Но она ещё не обрушилась, и я бросилась по ней на второй этаж. Ступеньки трещали и проваливались под моими ногами, снопы искр обжигали мне голени, но я взлетела на второй этаж по державшейся последние секунды лестнице. Грохот за моей спиной возвестил о том, что путь назад мне отрезан: лестница обрушилась сразу же после моего восхождения по ней.
Второй этаж горел слабее, но там было полно дыма. Из последних сил сдерживая вдох, я бросилась в комнату Леночки: оттуда слышался плач. Сердце радостно стучало: жива! Я распахнула дверь. Кроватка ещё не горела, но языки пламени уже плясали на коврике, подбираясь к ней. Я вынула кричащую девочку из кроватки и осмотрелась. Пусть к спасению был только через окно. Одной рукой прижимая к себе Лену, другой я схватила первое, что попалось под руку — кажется, это была лампа — и швырнула в окно. Выставив Лену в окно на вытянутых руках, я что было сил закричала пожарным, работавшим внизу:
— Эй! Ловите ребёнка!
Они услышали, и через несколько секунд под окном был растянут тент. Я отпустила истошно вопящую малышку, и она упала на растянутое полотнище. Один пожарный взял её, а другие махали мне:
— Прыгайте!
Но вместо того чтобы последовать за Леной, я решила попытаться найти Ларису. То, что её уже могли вытащить пожарные, мне почему-то тогда не пришло в голову. Когда я обернулась от окна, в лицо мне пыхнул целый сноп пламени, и я, отшатнувшись, зацепилась обо что-то ногой и упала.
Я пришла в себя уже в машине "скорой помощи". Всё лицо и руки горели. Поднеся руки к глазам, я увидела, что они покраснели и покрылись волдырями. Первое, что я спросила у сидевшего рядом врача, было:
— Что у меня с лицом?
Он ответил мне, что на лице у меня ожоги первой и второй степени, которые заживут полностью, не оставив после себя даже шрамов. Я спросила о Ларисе и Леночке, и врач ответил, что девочка не пострадала, а Лариса получила очень обширные и сильные ожоги.
— Но она жива?
— Да, — ответил врач. — Но состояние крайне тяжёлое.
В ожоговом центре мне густо покрыли лицо и руки каким-то прозрачным гелем с сильным охлаждающим эффектом, на лицо наложили белую маску из мягкого материала с прорезями для глаз, ноздрей и рта, крепящуюся заушными завязками, а на руки надели перчатки из такого же материала.
Дверь приоткрывается, и слышится голос Эльвиры Павловны:
— Проходите, дети. Если мы с вами правильно пришли, мама должна быть в этой палате.
Они входят и останавливаются на пороге, глядя на меня. Я говорю:
— Вы правильно пришли. Это я, не бойтесь.
Узнав мой голос, Маша подходит ко мне, глядя мне в глаза серьёзно и внимательно.
— У тебя сгорело лицо, мама? — спрашивает она.
— Нет, Машенька, оно не сгорело, — отвечаю я. — Его только чуть-чуть обожгло.
Она, обняв меня, говорит:
— Даже если у тебя будут шрамы, мамочка, я тебя не разлюблю.
Я не могу ни поцеловать её, ни как следует обнять: мешают маска и перчатки. Я кладу левую перчатку ей на голову и говорю:
— Доктор сказал, что шрамов не останется, моя родная. Я обожглась не сильно. Но всё равно спасибо тебе, принцесса.
Вечером я навещаю Ларису. Она лежит в стерильном боксе на особом столе с углублениями под форму тела, с разведёнными в стороны руками и ногами, вся в бинтах, как мумия. Леночка — в детском отделении. У неё ни одного ожога, только лёгкое отравление угарным газом, поэтому её собираются выписать завтра.
Ночь я провожу в больнице, а наутро узнаю, что Лариса умерла в четыре часа. У неё была четырёхнедельная беременность.
Мне снимают маску и перчатки. Волдыри на руках опали и превратились в тонкие корочки. Мне снова наносят на руки и лицо холодящий гель, но уже более тонким слоем, и надевают новую маску и перчатки. Врач объясняет, что этот гель ускоряет заживление ожогов, причем препятствует образованию рубцов и пигментации.
Я думаю о том, как сообщить Эдику о смерти его жены, а ко мне уже рвётся Платанас: он каким-то образом успел всё узнать и примчался сюда. Увидев меня в маске, он стоит и потрясённо смотрит на меня, прижав руки к сердцу.
— Боже мой, это же катастрофа, — бормочет он. — А пресса мне уже весь телефон оборвала! Все хотят знать, насколько сильно ты обгорела. Натэллочка, что сказал доктор? Нужна пластическая операция — сделаем, ты не волнуйся!
Я успокаиваю его: никаких операций не потребуется, всё обойдётся. Он охает, держась за сердце.
— Натэлла, ну зачем ты туда полезла? Кто тебя просил?
— Никто не просил, — отвечаю я. — Так было нужно.
— Что за ребёнка ты спасла?
— Это дочь Эдика от его второй жены.
Тут у Платанаса звонит телефон.
— Да… Да, Вадим, я добрался… Да, жива, слава Богу. Я сейчас у неё. Увидел… Не знаю, но говорит, что всё обойдётся. Да, она здесь, передаю. — Он протягивает мне телефон. — Это Вадим. Похоже, эти репортёры ему тоже звонили и напугали его.
Я беру телефон.
— Привет, Вадик.
Его голос дрожит:
— Господи, Ната…
Оказывается, он уже наслушался самых разнообразных версий: и о том, что я непоправимо обезображена ожогами, и что ослепла, и что даже погибла, героически спасая ребёнка. Они с Лизой провели ужасную ночь, теряясь в догадках, одна страшнее другой.
— Вадик, милый, успокойся, — говорю я ему. — Я жива, со мной всё в порядке. Всё хорошо, мой родной. Успокойся сам и успокой Лизу.
— Поговори с ней сама, Натэлла! Она не успокоится, пока не услышит твой голос… — Он обращается к Лизе: — Лизанька, это мама.
Я обрушиваю на всхлипывающую Лизу поток нежных слов — всех, какие только помню или могу придумать. Потом её опять сменяет Вадим.
— Натэлла, возвращайся домой. Мы примем тебя любую, только возвращайся.
— Вадик, всё не так страшно, как ты себе представляешь. Всё скоро заживёт, и даже рубцов не останется. Домой я обязательно вернусь… Очень скоро. Я по вас соскучилась.
