Ксения Татьмянина - Связующие нити (СИ)
Маленький тамбур гостиничного номера тонул в темноте, но в комнате дальше горела лампа. Я никого не откликала, это было бессмысленно, и я шла наугад, боясь в то же время напугать своим внезапным появлением здешнего постояльца. Даже имя его мне было неизвестно.
Он не спал. Он сидел за столом, спиной ко мне, и что‑то писал. Рядом я увидела гостиничный календарик "Глобус", с окошком для дат, подведённым на шестое июня, и электронные часы, показывающие полпятого утра. Я пришла в его номер в сегодняшний день, мало того — в синхронное время! Мужчина приподнял голову и посмотрел в окно. В стекле отражалась и моя фигура.
В следующее мгновение он вскочил и быстро обернулся, а я попятилась назад, прижимая к себе локтем рисунки и выставляя вперёд ладони в знак своих самых мирных намерений. Как бы то ни было, наверняка он закрывал номер на замок, и под утро никаких визитеров не ждал. Я протянула ему листы, и как только он, после некоторых колебаний, взял их, сделала шаг ещё дальше. Он что‑то сказал или спросил на языке жестов, но я лишь пожала плечами, и кивнула на рисунки.
Листы были все здесь, даже порванный. Он стал разглядывать их и забыл про меня, сел за стол, внимательно поднося их к свету. Хорошо, что там были проставлены года, я схватила их быстро, и некоторые смешались. Но он, пересмотрев всё, не торопясь, сложил каждый в хронологическом порядке. Долго он сидел не шевелясь. Самое замечательное, что никаких переводчиков не требовалось. Всё было сказано, и, я уверена, без всяких двусмысленностей.
Рискнув подойти поближе, я увидела, как он соединяет рваные края последнего рисунка и смахивает оставшиеся крошки от стёрки. Я посмотрела на него и на его изображение. Оба профиля были один в один! Он был похож на моём рисунке, и нарисовано было свободно, и линия была тонкой и уверенной, — а я даже не заметила этого!
Они были красивой парой — под стать друг другу. Оба Смуглые, темноволосые, и выразительность его глаз не уступала её. Я поняла это, когда он вручил мне рисунки обратно и показал на дверь. Любви и правда, больше не было — была грусть, сожаление, но ни капли радости от того, что ему открылось. Это был честный взгляд, без рисовок и без колебаний. Он всё о себе знал и давно всё пережил. А усмешка, которая тронула его губы, когда я хотела всё же оставить рисунки ему, подсказали мне что‑то смутное.
Лишь послушно выйдя за дверь, обратно на лестничную площадку, я догадалась, что именно. Конечно, это было ничем не подкреплённое предположение, но всё же я чувствовала, что не ошиблась. Они не совпали не только по времени, но и по самому чувству. Когда он был влюблен в неё? Когда они оба были почти что детьми, и мало знали друг друга. А когда она в него? Когда за плечами уже пуды съеденной соли и каждому далеко за тридцать. Его усмешка говорила: "это была юность, глупо возвращаться к такой любви".
Со временем было всё в порядке — наверху все меня ждали, хоть не прошло и пятнадцати минут. Леттеки первая по моему лицу поняла весь исход дела. Ещё никто ничего не успел спросить, как она скривилась, словно от боли, и подбежав ко мне, выхватила листы и рванула их пополам. Они только надорвались, часть выпала и рассыпалась. То, что осталось в руках, девушка начала мять и терзать, оскалившись от горечи и отчаянья.
Нил был ближе всех, он поддержал её, когда она приседала от слабости на пол, и бережно обнял.
— Не будет моста, Трис. Нужно проводить её до гостиницы. А рисунки я выкину сама.
Раскидав клочки с крыши, я вернулась в наше пристанище, где остались только Вельтон, Зарина и Пуля. Воспользовавшись тем, что обе через минуту уши в Пулину каморку обсуждать что‑то, или случившееся или своё, я подошла к Вельтону и умоляюще сложила руки:
— Мне нужно четыре отгула! Прошу!
— Зачем?
— Очень нужно, очень! Но я не могу сказать зачем, Вельтон, пожалуйста!
— Ладно, — он не нашёл что возразить мне, и исправил график на стене, — но у тебя потом полмесяца не будет совсем выходных.
— Всё равно.
— А, я понимаю, ты устала от всего этого, да? Столько эмоциональных потрясений… может, расскажешь нам всем, когда Нил и Трис вернутся, что у тебя там в каморке произошло, и почему ты рисунки порвала, не отдав их в дело.
— Дела нет. И это слишком нетипичный случай для агентства, чтобы я хоть что‑то смогла объяснить.
Вельтон вздохнул, но настаивать ни на чём не стал, только буркнул себе под нос:
— Что‑то последнее время у нас много непорядка…
После агентства мы с Трисом вернулись домой. Этим субботним утром ни он ни я никуда не собирались, и я затеяла генеральную уборку на кухне, — на полках поднакопилась пыль, да и воробышек следы оставил.
— А где птица?
— Только заметил, — я порадовалась, составляя с нижних полочек утварь. — Улетел он от нас, ему скучно стало.
— Сам? Как у него получилось?
— Получилось.
— Тебе помочь с уборкой?
— Нет, иди лучше поспи. Что‑то мне кажется, что сегодня ты усвистаешь на свидание, так что отдохни, чтобы вид был не замученный.
Тристан как‑то невесело хмыкнул, но выражение его лица я не видела, я была увлечена работой. Ничего не ответив больше, он ушёл в свою комнату. Увлёкшись, я многое ещё переделала по дому, даже к двум часам дня сготовила ужин, но Триса будить не стала. Поела сама и тихонько выскользнула из дома. Мне нужно было забрать фотографии.
К счастью, они были готовы. Не смотря на то, что подкатывала сонливость, я пошла в свою мастерскую и попросила чтобы меня никто не беспокоил.
Обустроив себе стол посреди аудитории, обложившись карандашами, эскизными листами и увеличенными копиями фотографий, я начала всё измерять и делать первые наброски композиции.
Я не знаю, может быть, было бы легче пригласить Тристана в каморку, попросить воскресить в памяти светлый день детства, чтобы мои руки нарисовали картину, но это было бы неправильно. Во — первых, этот трюк мог бы и не сработать — Тристан не посетитель, а во — вторых, и это главное, — я сама, сама от себя, хотела нарисовать ему подарок. Создать рисунок без всякого вмешательства потусторонних сил. Вложить в работу всю свою силу, все свои возможности, всю свою любовь, — для него.
К шести вечера меня сморило, я готова была заснуть прямо за столом, но, пересилив себя, ушла из мастерской, и поехала к Гелене. Мне казалось, что только она одна могла понять моё состояние, и она понимала. Старая ведьма, прямо от калитки пробуравила меня глазами, а потом обняла и сказала:
— Прорастай, прорастай моё семечко.
Ночь я провела у неё. Правда Геле не знала, что с полуночи до шести утра я не спала, а слушала тишину в комнате и думала о своём. И очень удивилась, увидев, что я встала ни свет ни заря вместе с ней. К восьми часам после завтрака, она выгнала меня:
