Ксения Татьмянина - Связующие нити (СИ)
Она забрала карандаш и в уголке нового, чистого листа, написала число. Я поняла, что сейчас она будет рисовать события пятнадцатилетней давности. Снова всё было поделено на части, и каждая из них заполнялась своим рисунком. Место, похожее на школьную рекреацию, несколько человек разговаривают жестами, прямо с рисунка крупным планом смотрит он, совсем мальчишка. Потом сам класс, руки девушки, которая украдкой под партой читает записку. Он вдалеке, сидящий у окна и святящаяся точка в его груди. Дальше — уже опять отражение в зеркале в кафе, они оба за столиком, — он подвигает ей маленькую коробку с подарком, а она смотрит в сторону, но всё равно через зеркало его видно, и видно, как идет сияние. Только в отражении Леттеки ничего нет. Я поняла, — когда‑то давно он её любил, а она его нет.
Девушка на каждом листе ставила новую дату, и в пять — шесть маленьких рисунков, вмещался год жизни. Скоро его чувство исчезло, но не исчез он сам. Они оба после спецшколы записались в драмкружок для глухонемых, потом обоих приняли в театр. Потом картинки стали изображать его с другой девушкой, а рядом с Леттеки линии выводили другого мужчину. Я рисовала их совместную игру на сцене, их прогулки, их беззвучные разговоры. Я рисовала его лицо разным — и счастливым, и печальным, и задумчивым, и весёлым, — на каждом листе, если приглядеться, были заметны года. Он мужал, менялся. И они были рядом друг с другом. Не доходя года три до настоящего времени, в отражениях девушки стало заметно свечение, а потом и сияние чувства.
Всё было более чем необычно. Даже если это и связующая ниточка, то не похожая ни на какие другие. Они не расставались, наоборот. Не было никакого поворотного момента, чтобы понять, — кто, где и что упустил. Какие мосты она сожгла? Их чувства не совпали во времени, и никаким чертежом, никаким волшебством Здания невозможно было исправить прежнюю невзаимность.
У меня устали руки. Я откинулась спиной на стену и прикрыла на время глаза. История была понятна.
Леттеки терпеливо ждала и не трогала меня. Открыв глаза, на её вопросительный взгляд я ничем не ответила, а сложила рисунки стопочкой. Снова взялась за альбом. Мне нужно было теперь сказать ей, что никто из нас ей помочь не может… а как сказать? Сейчас нельзя было воспользоваться чужими воспоминаниями, сейчас я должна была рисовать сама. Рисовать их, рисовать то, что я сама хочу выразить. Пальцы сразу стали какими‑то непослушными.
— Вот тебе и правда, — проговорила себе под нос, — вот тебе и ты сама как художник, Гретт…
Фу, какая дрожащая и неуверенная выходила у меня линия. Прямо перед глазами ещё стояли его портреты, я, казалось, навсегда запомнила, как рисовать фигуру её друга, а линия уплывала от меня. Предательски была чужой.
Я выкинула лист, жестом остановив порыв девушки, помешать мне. Начала заново, со второй попытки. Да плевать на сходство она и так должна была понять, что я имею ввиду их обоих, а не кого‑то другого. И сама же горько подумала, что замахнулась на семейные фотографии Триса, а по силам ли? А не слишком самонадеянно ли? Хватит! Пусть будет, как есть!
И пальцы расслабились. Я нарисовала их фигуры, стоящие лицом друг к другу, сияние в его груди, и дату прошлого над их головами. Показала лист ей, показала на её саму, потом скрестила руки и отрицательно замотала головой. Снова показала на её изображение, постучала ладонью по груди и снова скрестила руки: "Этого не было, понимаешь? Невозможно вернуть то, чего никогда не было", — проговаривая эту фразу в мыслях, я пристально смотрела Леттеки в глаза надеясь, что она прочтёт взгляд. Стараясь не упустить времени, ещё быстрее я снова нарисовала их, только теперь она протягивала ему на ладонях свое сияние, у него в груди ничего не было, и сверху я поставила нынешний год. Показала ей оба рисунка, и переведя стрелочку с даты на дату, я быстро изобразила и в его ладонях такое же чувство. Я пыталась дать ей понять, что если она скажет ему, то его чувство к ней может вернуться из прошлого. Воскреснуть.
Девушка тихонько заплакала и взялась за стёрку. Со второго рисунка она стерла его сияние, разорвала лист и приставила обратно другими краями. Теперь он и она стояли спиной, и следующим жестом Леттеки отодвинула половинки далеко друг от друга. Разрыв.
— Я знаю, чего ты боишься, — мне очень понятны были все её страхи, — я сама этого боюсь.
А как ей было объяснить, что они не напрасны, эти опасения? Что он действительно может больше и не общаться с ней из‑за этого признания? Да, я нарисовала ей, как воскресает его чувство из прошлого, но насколько это возможно по — настоящему? Чувство, которого уже лет тринадцать, как не существует…
— А, может… — я схватила всю нарисованную историю в руки, — может, она всего лишь перестала видеть его?
Это было совсем невероятно, но во мне всколыхнулась сентиментальное и наивное предположение, что он продолжает любить её тайно все эти годы. Незаметно, негласно, не надеясь ни на что. Живет так, как я ещё вчера хотела жить, — никогда и ни за что не признаваясь.
Вскочив, я быстро вышла из каморки и направилась к дверям, бросив на ходу:
— Не выпускайте её, пока я не вернусь!
— Гретт, ты куда?!
— Искать человека…
— Гретт! — Трис выбежал за мной, — Ты что, это же работа Сыщика, тебе нельзя!
— Можно.
— Не шути так, ты забыла, как вы пропали с Нилом? Я не пущу тебя.
— Нил не найдет, он не сможет.
— Почему?
— Потому что это дело полностью моё. Я и за Зарину, за Пулю, и за себя, и за Нила, и за тебя. Так вышло, я чувствую, что сейчас я могу сделать всё… это особенный случай, пусти, Трис.
Он держал меня за руку, и мы стояли на верхней лестничной площадке в полоске света из комнаты.
— Я пойду с тобой. Только не одна.
— Одна. Так нужно. Пойми. Здание не причинит мне вреда.
Он отпустил, и я, больше не тратя времени, стала спускаться вниз. Где‑то я должна была почувствовать нужную дверь. Узнать.
Вот она, — на втором этаже… на стене рядом нарисована большая морская раковина. Я постучала. Дверь тут же оформилась светлой плёнкой, с рисунком древесных волокон, на ручке повис значок "не беспокоить", и прямо посередине двери был номер "515". Над головой тускло зажглись коридорные плафоны. Ни на второй, ни на третий стук никто не открыл.
— Ну, не дура ли я? Он же глухой…
Было не заперто. Со страхом в сердце я приоткрыла дверь и зашла внутрь.
Маленький тамбур гостиничного номера тонул в темноте, но в комнате дальше горела лампа. Я никого не откликала, это было бессмысленно, и я шла наугад, боясь в то же время напугать своим внезапным появлением здешнего постояльца. Даже имя его мне было неизвестно.
