Александр Прозоров - Заклинатель
– Людей-то, людей-то сколько, поди, сгорело… – покачал головой Василий Ярославович. – Не счесть.
Спустя два дня в путевой дворец пришли от московских воевод первые доклады. Ко всеобщему изумлению, в пожаре, дочиста истребившем стотысячный город, погибло всего тысяча семьсот человек[35 – Как уточняют некоторые источники: «1700 человек, не считая младенцев».]. То есть каждую жизнь, конечно, было жалко – но все ожидали, что окажется намного хуже. Разумеется, десятки тысяч семей остались без крова – но леса вокруг в достатке, новые дома мужики отстроят. Были бы руки целы – остальное приложится.
Никаких волнений не замечалось. Опечаленные горожане потихоньку разбирали еще дымящиеся остовы зданий в надежде найти хоть что-то, уцелевшее под толстым слоем углей. Андрей уже начал сомневаться в предсказании зеркала Велеса – как вдруг из Москвы примчался гонец от воеводы Куракина. Письма он никакого не привез, лишь тяжело выдохнул:
– Смута в городе. Глинских бьют. Анну сербскую[36 – Анна Глинская – бабушка царя, мать Елены Глинской, была дочерью сербского воеводы Якшича.] уже побили до смерти вместе с дворней да и в угли горячие закопали, князей Юрия и Михаила Глинских зарезали на площади. Чернь кричит, сюда идти надобно – прочих Глинских добивать. Сказывают, многие здесь попрятались.
Встреча с гонцом произошла в небольшой горнице за сенями, куда Андрей прошмыгнул вслед за посыльным, а Иван Кошкин и еще несколько бояр и князей вышли вместе с правителем.
– Вот и дождались, – выдохнул Зверев. – Боярин Кошкин, твои люди в броне? Коней седлайте, надо душегубов на дороге, на подступах встретить. Таранным ударом стопчем, и дело с концом.
– Да как ты смеешь речи такие вести?! – хлопнул ладонями по подлокотнику кресла юный царь. – Там же люди живые идут, подданные мои! Они под длань мою Господом отданы, любят меня, и я так же, согласно заветам Божьим, к ним должен быть милостив.
– Они не с любовью, государь, они с сулицами идут, с мечами и щитами воинскими.
– Я государь! – гордо вскинул подбородок правитель. – Я выйду им навстречу! Я усмирю их одним своим словом! Увидев меня, они опустятся на колени, заплачут от умиления и прощения испросят.
«Книжек обчитался, – всплыли в памяти Андрея слова Ивана Кошкина. – Похоже, так оно и есть».
– Боярин, – царь ткнул Кошкину пальцем в грудь, – коли хоть капля крови русской ныне прольется, на тебя проклятие свое наложу, тебе за то ответ держать придется!
У Зверева появилось острое желание послать этого малолетку, строившего жизнь согласно правилам дамского романа, куда подальше и уехать, оставив его наедине с толпой. Однако смерть Ивана Четвертого навсегда закрывала ему путь домой, а потому, скрипнув зубами, Андрей лишь попросил:
– Броню покрепче наденьте, бояре. Когда царь к толпе выйдет, телами его своими закрывайте, чтобы ножом не ткнули или сулицу не кинули.
– Мой народ не посмеет поднять на меня руку, боярин Андрей.
– Я не про руку, я про клинок говорю, – холодно ответил Зверев. – Надеюсь, мирная смерть верных тебе людей под ножами убийц не перечит заветам Господа, государь?
Не дожидаясь ответа, он выскочил из горницы, обежал дворец, заскочил в комнату для охраны, схватил лук, колчан, бердыш, снова метнулся на двор, огляделся. Единственной удачной позицией здесь была колокольня. Андрей повернул к ней, с помощью заклятия открыл дверь, вошел внутрь, задвинул засов, по вмурованным в стену коротким деревянным чушкам поднялся до нижней звонницы. Позиция здесь ему показалась хорошей, но излишне открытой, и он поднялся еще на один ярус, к узкому шатру, в котором покоился всего один, но могучий колокол – с полторы тонны, не меньше. В его тени, между заиндевевшим бронзовым боком и стеной, и пристроился Зверев, взяв лук в руки и приготовив стрелу с широким, «пехотным» наконечником.
Стража вместо того, чтобы остановить взбунтовавшихся горожан, распахнула перед ними ворота. Горящая злобой, уже вкусившая человеческой крови толпа стремительно заполонила двор. Мечей у незваных гостей Андрей, надо признать, не заметил. Но вот сулицы были. И щиты – тоже. Весьма странный набор. Ладно, когда крестьянин, озлившись, хватается за косу, за топор или оглоблю. Ладно, когда доведенный до отчаяния ремесленник выдергивает нож или подбирает с верстака молот. Но сулицы? Это оружие под рукой обычно не валяется. Причем не только у ремесленников, но и у бояр. Короткое метательное копье в бою не очень удобно. Уж лучше лук или рогатина. А сулица – ни то ни се. Пока одну на десяток шагов метнешь – с лука пять стрел пустить можно. А для сшибки оно коротко. Наколют тебя три раза, пока до противника дотянешься.
– Зато из толпы ее бросить можно, коли соседи чуть расступятся, и руки чистыми останутся, – пробормотал Зверев. – А лук натягивать – место требуется. И заметен он. С ним не скроешься, коли в цареубийстве обвинят.
Он заметил, что один из владельцев копья приотстал и беседует о чем-то с одетым в лохмотья, широкоплечим нищим. Оборванец ткнул пальцем в сторону дворца, и Зверев тут же натянул тетиву.
Те-н-нь! – Копейщик сложился пополам, попятился и упал на затоптанный снег. Нищий стремительно развернулся, выдергивая нож, и вторая стрела вошла ему в грудь.
– Стойте, люди добрые! – вышел на крыльцо царь Иван в тяжелой бобровой шубе. – Это я, милостью Божьей государь ваш! Отчего шумите?! Почему на двор ко мне врываетесь, на храм не перекрестившись, иконе надвратной поклона должного не отдав?!
Иван Кошкин и еще четверо бояр из братчины выступили вперед, на ступени, живой стеной закрыв господина. Еще несколько воинов спустились вниз, прикрывая вход на лестницу, и положили ладони на рукояти сабель, показывая, что готовы в любой момент пустить их в дело. Из-за телохранителей была видна только голова правителя всея Руси. Толпа притихла – вживую, да еще так близко, увидев великого князя. Но тут какой-то молодец в кожаной с подпалинами куртке громко закричал:
– Глинских нам отдай, княже! Глинских отдай, они Москву сожгли!
Толпа, вспомнив о цели своего похода, зашумела, с другого края двора простоволосый, курчавый рыжий мужик подхватил:
– На костер колдунов, на костер!
Головы людей повернулись туда, и Зверев тут же всадил владельцу кожаной куртяшки стрелу в основание шеи. На таком расстоянии она вошла в тело почти на всю длину, только маленький хвостик торчать остался, а заводила без звука осел на землю – даже его соседи на это внимания не обратили.
– Глинского давай! Глинского сюда! Сюда его, колдуна черного! – надрывался рыжебородый. Его поддержал еще какой-то нищий почти у самых ворот.
В этот момент Зверев увидел, как один из «гостей» с сулицей по краю толпы продвигается вперед, и тут же вогнал ему меж лопаток стрелу – толпа смотрела вперед, на крыльцо, и опять ничего не заметила.
