Анджей Сапковский - Крещение огнём
— Вставай, — сказал он, быстро и кое-как обматывая голову трубадура рукавом рубахи. — Это ничего, Лютик, всего лишь царапина… Вставай, надо побыстрее сматываться отсюда…
Ночная битва на лугу продолжалась, звон железа, ржание и крики все усиливались. Геральт быстро поймал двух нильфгаардских коней, но нужен оказался только один. Лютик сумел встать, однако тут же снова тяжело уселся на землю, застонал, громко зарыдал. Ведьмак поднял его, прижал к себе, усадил в седло. Сам сел позади и погнал коня. На восток, туда, где повыше уже видной на небе бледно-голубой полосы рассвета висела самая яркая звезда созвездия Семи Коз.
***— Скоро рассветет, — сказала Мильва, глядя не на небо, а на блестящую поверхность реки. — Сомы крепко белорыбиц гоняют. А ведьмака и Лютика ни слуха ни духа. Ох, не испоганил ли дело Регис…
— Не накличь беды, — буркнул Кагыр, поправляя подпругу гнедого жеребца.
— Тьфу-тьфу… Так ведь оно как-то уж так идет… Кто с этой вашей Цирей столкнется, так все одно что башку под топор поклал… Несчастье эта девка приносит… Несчастье и смерть.
— Сплюнь, Мильва.
— Тьфу-тьфу от сглаза, от порчи… Ну и холодина, аж трясет всю. И пить хочется, а в реке у берега обратно труп гниющий видела… Брр… Тошнит меня… Не иначе — блевать буду…
— На, — Кагыр протянул ей фляжку, — глотни. И сядь ближе ко мне, согрею.
Новый сом ударил на мелководье в косячок уклеек. Рыбки прыснули по поверхности серебристым градом. В лунной дорожке мелькнула то ли летучая мышь, то ли козодой.
— Кто знает, — задумчиво протянула Мильва, прижавшись к плечу Кагыра, — что будет завтра? Кто реку перейдет, а кто землюшку обымет?
— Будет, что должно быть. Отбрось дурные мысли.
— Не боишься?
— Боюсь. А ты?
— Тошнит меня.
Молчали долго.
— Расскажи, Кагыр, когда ты с той Цирей встретился?
— Впервые? Три года назад. Во время боев за Цинтру. Вывез ее из города. Нашел окруженную со всех сторон огнем. Я ехал сквозь пламя и дым, держа ее в руках, а она тоже была как пламя.
— И что?
— Пламя в руках не удержать.
— Если в Нильфгаарде не Цири, — сказала Мильва после долгого молчания. — То кто же?
— Не знаю.
***У Дракенборга, реданского форта, превращенного в лагерь для интернированных эльфов и других подрывных элементов, были свои печальные традиции, созданные в ходе трех лет функционирования. Одна из таких традиций — казнь на рассвете. Вторая — предварительный сбор обреченных на смерть в большой общей камере, откуда на заре их выводили к виселице.
Смертников набиралось в камере около десятка, а вешали каждое утро двух, трех, порой четырех. Остальные ждали своего часа. Долго. Иногда неделю. Ожидающих в лагере называли «шутами». Потому что атмосфера в камере смертников всегда была веселая. Во-первых, на завтрак подавали кислое и крепко разбавленное вино, носящее на лагерном жаргоне название «Сухой Дийкстра», поскольку не было секретом, что предсмертный напиток поставлялся приговоренным по личному распоряжению шефа реданских разведслужб. Во-вторых, из камеры смертников уже не таскали на допросы в зловещих подземельях «Мойки», а стражникам запрещалось измываться над заключенными.
В ту ночь с традициями тоже все было в порядке. В камере, занятой шестью эльфами, одним полуэльфом, одним низушком, двумя людьми из королевств и одним нильфгаардцем, было весело. «Сухого Дийкстру» по общему согласию выливали в жестяную миску и хлебали без помощи рук. Такая метода позволяла хотя бы чуточку захмелеть. Лишь один из эльфов, скоя’таэль из разгромленного отряда Иорвета, недавно жестоко избитый в «Мойке», держался спокойно и серьезно, занятый тем, что выцарапывал на бревне стены надпись: «Свобода или смерть». Подобных надписей на стенах было бессчетное множество. Остальные смертники, поддерживая традицию, без конца пели «Гимн шутов», сложенную в Дракенборге песню, слова которой каждый выучивал в бараках, слушая по ночам звуки, долетавшие из камеры смертников и зная, что придет и его черед выступить в хоре.
Пляшут шуты на веревке,
Дергают петлю ритмично,
Ох, до чего же мы ловки,
Как же мы пляшем отлично.
Как же не дергать веревку,
Если солдат из-под ног
Выбьет скамеечку ловко
Сильным ударом сапог!
Звякнул засов, скрипнул замок. «Шуты» замолчали. Появление стражников на заре могло означать только одно — сейчас хор станет жиже на несколько голосов. Вопрос — чьих?
Стражники вошли группой. В руках веревки, чтобы связать руки тех, кого поведут на виселицу. Один шмыгнул носом, сунул палку под мышку, развернул пергамент откашлялся.
— Эхель Трогельтон!
— Трайгльтан, — равнодушно поправил эльф из команды Иорвета, еще раз глянул на выцарапанный «лозунг» и с трудом поднялся.
— Космо Бальденвегг!
Низушек громко сглотнул.
Назариан знал, что Бальденвегга арестовали по подозрению в актах диверсии, совершаемых по поручению нильфгаардской разведки. Однако Бальденвегг не признавался и упорно твердил, что обоих нильфгаардских коней он украл по собственной инициативе и заработка ради, а Нильфгаард никакого отношения к этому не имеет. Но ему явно не поверили.
— Назариан!
Назариан послушно встал, подал стражникам руку. Когда всю тройку выводили, остальные «шуты» затянули:
Пляшут в петельках шуты,
Ах ты, ух ты!
Ну а ветерок легко
Песни носит далеко!
Рассвет горел пурпуром и кармином. День обещал быть прекрасным, солнечным.
«Гимн шутов, — подумал Назариан, — вводит в заблуждение».
Действительно, повешенные не могли плясать лихого танца висельников, потому что вешали их не на шибенице с поперечиной, а просто на столбах, вкопанных в землю. Из-под ног же выбивали не скамейки, а практичные, невысокие, носящие следы частого использования березовые пеньки. К тому же анонимный, казненный год назад автор песенки не мог знать этой висельной технологии, когда творил. Как и каждый повешенный, он ознакомился с деталями непосредственно перед смертью. В Дракенборге экзекуции никогда не совершались публично. Справедливое наказание, а не садистская месть. Слова «Гимна», как и название вина, приписывали Дийкстре.
Эльф из команды Иорвета стряхнул с себя руки стражников, не задерживаясь, поднялся на пень и позволил надеть себе на шею петлю.
— Да здрав…
Пенек выбили у него из-под ног.
Низушку потребовалось два пенька, поставленных один на один. Мнимый диверсант не пытался выкрикивать патетических лозунгов. Он просто энергично дрыгнул короткими ногами и повис на столбе. Голова бессильно свесилась набок.
