Огнерожденный - Афанасьев Роман Сергеевич
Но в этот раз раздражение наставника пришлось как нельзя кстати. Заспанный комендант городка, – его название путешественники так и не удосужились узнать, – был немилосердно вытащен Састионом из теплой постели, несмотря на все протесты прислуги. Придя в себя и увидев разгневанного жреца, и его глаза, пылавшие огнем, комендант тот час испросил благословения и выразил искреннее желание помочь.
Выслушав Састиона, умерившего гнев, он прислал в распоряжение наставника кузнеца и кожевника. Те, уразумев, что попали в распоряжение разгневанного жреца, браво трудились всю ночь и к утру починили фургон. Причем не только исправили поломки, но и значительно усовершенствовали повозку: натянули новый тент, да так ловко, что щелей не осталось. Потом поставили новые колеса – крепкие, с широким ободом. Кроме того, в фургон загрузили маленькую железную печь с отводной трубой, формой напоминавшую бочку. Это было новейшее изобретение кузнецов. В последнее время оно пользовалось большим спросом. Правда, за это уже пришлось расплатиться звонкой монетой, простым благословение дело не обошлось. К тому же пришлось раскошелиться и на уголь, без него печь оставалась всего лишь железкой. Но наставник не стал экономить и щедро расплатился.
Восход встретили уже в дороге. Састион рассчитывал догнать обоз к следующему вечеру, и потому решил не тянуть с выездом. Фарах сомневался, что они вообще когда-нибудь догонят обоз, но, как ни странно, им это удалось. Састион все рассчитал правильно: как бы не торопились возницы, но им и быкам нужен отдых. Наставник знал, что вскоре на пути колонны должен встретиться небольшой город Марон. Састион считал, что обоз должен в нем задержаться. Так и вышло.
Старший обоза – грузный и бородатый северянин Тапаран, встретил отставших путешественников жуткой бранью. Он сообщил Састиону, что больше не намерен дожидаться всяких еле ползущих оборванцев, потому что у него приказ и потому что у него есть начальство и еще… Састион молча кивал, но меж пальцев его правой руки стал разгораться белый огонек. Тапаран, заприметив сияние, моментально заткнулся, проглотил последнее ругательство и отбыл в начало колонны.
С этого дня все пошло на лад. Фургон с воспитанниками плелся в самом хвосте обоза, самым последним, но больше не отставал. Войска выдохлись и уже не мчались сумасшедшим галопом на север. Прибавилось дорожных проблем: болезни, дезертиры, отставшие, неразбериха с приказами, неверные карты… Стремительного броска не получилось. Тем не менее, отряды воинов продолжали бодро шагать на север, за ними тянулся обоз, а фургон с Састионом и воспитанниками приюта мирно катился следом.
Потянулись размеренные холодные дни, одинаковые, как селедки в бочке. Воспитанники немедленно прозвали их обозными днями. Круглые сутки они тряслись в фургоне, грелись у печи, вволю болтали и вылезали лишь на редких остановках, чтобы размяться. Ночевали тут же, в фургоне, на кипах солдатских одеял, составлявших основной груз.
Погода стояла снежная, но не очень холодная. Тем не менее, воспитанники, привыкшие к теплой погоде, отчаянно мерзли. Грелись в меру сил – и у печи и молитвами. Но сил учеников хватало не надолго. Шутка ли, молиться целый день… Састион, правивший фургоном, напротив, грелся только славословиями Энканаса. К печи подходил только вечером, когда устраивались на ночлег.
Воспитанники говорили охотно, много и о разном. Састиона не стеснялись. После той ночи, проведенной в деревне, они взглянули на своего наставника по новому. Как-то на одной из остановок, выйдя отлить, пошептались и признали его правильным мужиком. Даже Грендир, недолюбливающий наставника, признал, что тот вел себя как надо. И в обиду себя не дал, не спасовал перед наглым обозником. Потому вернувшись, не сговариваясь, стали вести себя свободнее, не оглядываясь на сгорбленную спину жреца. Разговаривали сначала с оглядкой, но, убедившись в том, что Састион не собирается вмешиваться в их беседы, воспитанники осмелели.
Фарах тоже чувствовал себя свободно. В самом начале пути, он опасался что наставник будет донимать его расспросами – где он провел ночь перед отъездом. Но Састион только раз спросил его об этом. Выслушав сбивчивые объяснения Фараха о том, что он бегал к Ламераносу, жрец равнодушно кивнул, и больше к этой теме не возвращался. Его больше занимали текущие проблемы. Подмастерье был счастлив, – он сохранил свою тайну, и при том ему не пришлось слишком много врать. Он лишь умолчал кое о чем, но и только. О том, что по возращению в Таграм обман может раскрыться, он старался не думать. И надеялся на то, что воспитатель, преображавшийся на глазах, забудет про это происшествие.
Перемены в Састионе поражали. Он словно скинул с себя привычную маску Учителя и теперь, как казалось со стороны, наслаждался свободой. Свободой от необходимости быть всегда и во всем примером, быть наставником, командиром. Он проводил все дни на козлах, правя быками. И молчал, словно растратил запас красноречия на стычку с комендантом, той ночью, когда они отстали от обоза. А вот его подопечные, почуяв волю, мололи языками как жерновами.
Для начала посмеялись над своими глупыми предположениями насчет перемен в приюте. Все объяснилось просто: перед отъездом Састион решил навести порядок в хозяйстве. Ведь в приюте теперь оставались только младшие воспитанники, а им ремонтировать дом – не по силам. С одеялами все было понятно и так, а то, что прибавили занятий, объяснялось просто. Састион, зная о том, что скоро отправиться в путешествие, хотел дать ученикам как можно больше знаний. Пока еще мог.
Обсудив дела приютские, перешли к личным. Грендир, не скрываясь, мечтал вслух о карьере гонца. Говорил, что на войне гонцы в почете. И стоит только хорошенько выслужиться, вовремя доставить пакет, как тебя заметят. А там, глядишь, после войны и доверия больше будет. Потом, дескать, без проблем можно будет устроиться в серьезную торговую компанию. Чай, не обидят ветерана. А уж если какую медальку удастся получить…Считай, будущее обеспечено.
Килрас же грезил военными подвигами. Ему не терпелось опробовать в бою свой меч, когда-то давно собственноручно выкованный в кузнице у наставника. Он мечтал покромсать в куски северного великана, проткнуть волка, а то и рассечь башку какому-нибудь темному магу. Он с жаром припоминал сказания о былых битвах, в красках расписывал подвиги героев. Из него так и сыпались военные термины, названия оружия, основы тактики и стратегии. Оставалось лишь догадываться, откуда подмастерье кузнеца столько знает о войне. Хотя, кому еще как не кузнецу разбираться в оружии? А военное дело всегда было в чести у сальстанцев, в нем разбирался и стар и млад.
Сасим и Васка говорили мало, особенно в первые дни. Держались особняком, в разговоры вступали неохотно. Но потом Грендиру удалось их разговорить. Братья оказались не такими уж зазнайками, какими поначалу казались Веселой Троице. Начало дружбе было положено еще во время совместных работ в приюте, и теперь она окрепла. Братья говорили немного и все больше о доме. Оказалось, что они родом из небольшого городка на южной границе Сальстана – из Тирасама. Братья часто вспоминали свой городок, родителей, друзей. И всегда – добрым словом, с благодарностями. Они были очень довольны своей судьбой и не желали никакой другой. Вот только дорога давалась им тяжело, братья мерзли больше других, и потому в первые дни пути почти не отходили от походной печки.
Фарах говорил мало, больше слушал других, боялся, что ненароком раскроет свою тайну. Сболтнет что-нибудь лишнее про деда и про Темных Жрецов а там и до беды недалеко. Поэтому предпочитал расспрашивать друзей об их планах, а сам больше молчал. Конечно, и Грендир и Килрас помнили разговор о Темных Жрецах, и им было интересно, где Фарах провел ночь перед отъездом. Но они не решались расспрашивать друга о приключениях при Састионе. Как-то раз им удалось улучить момент, когда воспитатель и братья отошли по нужде. Тогда друзья набросились на Фараха с расспросами: где пропадал, что случилось, почему молчишь. Тот соврал в ответ что, дескать, бегал к ученому и провел всю ночь у него. И попросил друзей не раскрывать его секрет остальным. Килрас и Грендир, конечно, пообещали хранить тайну и держали свое слово. Тем для разговоров и так было предостаточно.
