Свидетель Мертвых - Эддисон Кэтрин

На этот вопрос невозможно было ответить. Только Шевелдар знал правду. А он не признал свою вину – несмотря на доказательства того, что он трижды женился под разными именами и что все его супруги были отравлены одним и тем же ядом. Несмотря даже на то, что стражники Братства Бдительности при обыске обнаружили в его комнате на четверть полный флакон с пожелтевшей этикеткой с надписью «Калонвар». Кроме того, Свидетель его невесты, мин Чинево Тавалин, в своих показаниях описал его поведение, совпадавшее с образом действий в предыдущих случаях. Шевелдар не оправдывался, не предлагал объяснений, даже не смог ответить на вопрос, почему после стольких утрат он не оставил попыток завести семью. Он вообще не желал говорить об умерших. Он лишь настаивал на своей невиновности и объявил себя мучеником, хотя так и не выяснилось, в чем именно заключались его мучения.

– Но мы хотели бы вас поблагодарить, – добавил мер Урменедж. – За то, что вы настойчиво продолжали расследование, хотя на вашем месте девять из десяти чиновников бросили бы это дело. Если бы не вы, мин Тавалин сейчас была бы уже замужем.

С таким предприимчивым женихом мин Тавалин сейчас была бы уже мертва. Но я оставил это мнение при себе, а вслух сказал:

– Это наше призвание и наша работа, мер Урменедж. Нет нужды нас благодарить.

– Перестаньте, – покачал головой мер Урменедж. – В память об Инширан мы обязаны это сделать.

И снова мне нечего было возразить. Я поклонился и сказал:

– Мы принимаем вашу благодарность.

Он улыбнулся:

– Переубедить такого упрямца, как вы, – настоящее достижение. Спасибо вам, отала Келехар.

Он поклонился мне – ниже, чем я заслуживал, – и ушел.

Когда меня перехватил Горонедж – газетчик на этот раз почему-то был один, – я не стал уклоняться от ответов. Его интересовали подробности дела; в частности, он расспрашивал меня о том, как я нашел мин Урменеджен и получил ли какие-нибудь сведения от убитых. На последний вопрос я, разумеется, ответил отрицательно. Также его чрезвычайно увлекла магия имени, при помощи которой мы выследили Бросета Шевелдара, а еще больше заинтересовал и даже привел в ужас список фальшивых имен.

– Как он мог сотворить такое? – пробормотал журналист.

Вопрос показался мне риторическим, но я все же ответил:

– Он не признал свою вину, сказал лишь, что менять имя – не преступление.

– Нет, – согласился Горонедж, – но только потому, что никому не пришло в голову законодательно запретить это. Что за безумие!

– Безумие – отравить трех жен, – сказал я.

– Да, вы правы. – Его уши подергивались, и крошечные серьги-гвоздики с хризолитом поблескивали в солнечных лучах, проникавших в высокие окна. – Наверное, нам стоит радоваться тому, что мы не способны понять его.

– Наверное, – кивнул я, и Горонедж рванулся в погоню за Ульджаваром, который с трудом передвигался в формальном облачении священника. Я решил, что поговорю с Ульджаваром позднее, в морге, где нам обоим будет спокойнее.

И я отправился к Аноре.

Я нашел друга в катакомбах под кладбищем Ульваненси. Он был занят обычной работой прелатов Улиса: раскладывал останки, извлеченные из могил, по нишам с именами. Прелаты муниципальных кладбищ занимались этим на протяжении тысяч лет. Я пошел, держась за нить яркой пряжи, по извилистым галереям и коридорам катакомб. Свет совиного фонаря выхватывал из мрака высеченные на камне имена давно умерших горожан. Клубок пряжи был даже не разумной предосторожностью, а скорее суровой необходимостью, потому что катакомбы были обширными, а карты порой неточными. Теряться было нельзя – никто не мог гарантировать, что тебя найдут.

– Это ты, Тара? – крикнул Анора, когда я заметил впереди неверный свет его фонаря. – Не знаю больше никого, кто согласился бы забраться так далеко в катакомбы, чтобы найти меня.

Я откликнулся:

– Да, это я – Тара.

Анора крикнул:

– Значит, судья огласил решение!

– Да. Завтра Шевелдар будет приговорен к смерти. Не могу представить, что князь Орченис решит иначе.

– Ты доволен?

Вопрос показался мне странным.

– Он больше не сможет навредить богатым незамужним девушкам Амало, поэтому – да, я доволен.

– Ясно, – сказал Анора.

Я в последний раз завернул за угол, вошел в крипту и увидел его. Стоя на коленях перед колумбарием, он осторожно, по одной, извлекал из льняного мешка длинные кости и складывал их в пятую с краю ячейку. Пока я его искал, он успел разложить останки четверых умерших.

– Но доволен ли ты своим участием в этом деле?

– Я выполнял свой долг… – начал я, но Анора перебил меня.

– Тара, – резко воскликнул он. – Я не об этом спросил!

Конечно, не об этом.

– Нелепо чувствовать себя виноватым, – вздохнул я. – Он убил трех женщин.

– Скорее всего, больше, – подхватил Анора. – Но ты все же чувствуешь вину?

– Сегодня после суда мер Урменедж указал мне на то, что из-за моего упрямства этого мужчину лишат жизни.

Анора оставил свою работу и взглянул мне в лицо.

– Бьюсь об заклад, это весьма вольная интерпретация его слов.

– Кроме того, мер Шевелдар не признал себя виновным, – добавил я.

– И тебя это беспокоит, – сказал Анора.

– У меня нет никаких оснований для беспокойства. Я знаю, что он виновен.

– Это все твой характер. Ты слишком добросовестно относишься к своим обязанностям.

– Ты сегодня не скупишься на похвалы, – сухо заметил я.

– Ты себя измучаешь и, чего доброго, заболеешь, – сказал Анора. – Успокойся. Тот, кому нечего скрывать и не в чем себя упрекнуть, не станет трижды менять имя. Даже степные варвары меняют имя только один раз.

– Он не смог объяснить, зачем делал это, – добавил я.

– Еще бы. Что они напишут на его надгробии, чтобы он не выполз из могилы, прежде чем его тело обратится в прах?

– Полагаю, все четыре имени, – ответил я, хотя эта мысль казалась мне смехотворной и в то же время чудовищной.

– Только чудовище ценит свое имя так низко, – сказал Анора, и я вздрогнул, услышав эхо собственных мыслей. – Скажи, как мне утешить тебя, Тара.

– Не знаю, – пробормотал я.

– Ну, что ты о нем думаешь? Неужели тебе кажется, что он невиновен? Правда?

– Нет, – не задумываясь ответил я. – Я считаю, что он, несомненно, виновен. Но…

– Но?

– Но я не буду горевать о нем, – закончил я. – Однако есть убийцы, смерть которых я оплакивал. Но разве они не такие же чудовища?

Анора задумался.

– Ты хочешь сказать, что все убийцы – монстры?

– А разве это не так?

– Поступок чудовищный. Но можно совершить чудовищный поступок и не быть чудовищем. Конечно, если убийца не позволяет себе втянуться в это дело, как произошло с Шевелдаром.

Я ничего не ответил, и Анора продолжил:

– То, что тебя не печалит смерть Шевелдара, тоже не делает тебя чудовищем. С другой стороны, оплакивая казненного убийцу, ты не одобряешь его поступка. Ты горюешь о разумном существе, которое не сумело противостоять чудовищному искушению.

Я никогда не спрашивал Анору, известно ли ему об истории Эвру, поэтому я не понял, осознает ли он скрытое значение своих слов. Но я почувствовал, как с моих плеч свалилось бремя – а ведь я даже не знал, что ношу его.

– Пожалуй, стоит взглянуть на вещи с твоей точки зрения, – пробормотал я, радуясь, что в полумраке он не может разглядеть выражение моего лица.

Но все-таки, наверное, он увидел больше, чем мне бы хотелось.

– Подойди сюда, – попросил он. – Хватит говорить об убийцах. Займись выполнением своего долга прелата Улиса и помоги мне разобрать кости этих добродетельных и законопослушных граждан.

– С радостью, – сказал я и поставил на пол фонарь, чтобы нам было лучше видно.

На следующее утро в дверях моего кабинета появилась уже знакомая мне просительница. Я поднялся из-за стола, встревожившись при виде мин Алашо Дуалин.