Девятнадцать стражей (сборник) - Пратчетт Терри Дэвид Джон
С той поры Дарид не уходил надолго от привитого деревца, тревожился, шептал ласковые слова и ждал.
Целый год береза болела. Порой казалось, что она не выдержит и засохнет. Дарид не отходил от нее, хотя ничем не мог помочь. Береза, это не какая-нибудь груша, ее не польешь, земельку у корней не разрыхлишь. Береза растет сама по себе и на боль не жалуется.
Следующей весной березка выправилась, крона зазеленела, бурно пошла в рост. Конечно, ствол потерял стройность и белизну, дерево искривилось, но Дарид умел смотреть влюбленными глазами и видел, сколь прекрасны происходящие перемены.
Пройдет не так много времени, и в самой густотени ветви сплетутся в колыбельку, и там объявится березовый сынок. Мать будет выпаивать его сладким соком, а Дарид кормить тягучим медом, растертыми в кашицу орехами, грибами и мясом пойманных зверей. Будет водить его сначала за руку по роще, а когда сынок подрастет, вновь начнутся путешествия: в чащобу, где царит смешливый Чурнан, и в дубраву к мохнатому Жаму. А уж на луг сынок начнет бегать сам, гонять глупых баранов, и Курум будет ворчать на него вовсе не злобно. В горы или Зачащобье сын, если захочет, отправится один, когда вырастет. И только к реке он не пойдет, хотя вот она, отлично видна с холма, на котором растет бабушка-береза.
Все потребное для жизни и многое иное сын будет знать и уметь изначально, но Дарид станет разговаривать с ним вслух, словами. Ведь мы люди, а люди должны говорить. И пусть кто-нибудь попробует сказать, будто такая жизнь не стройная, а стайная. На такого умника колышка не потребуется, его Дарид приколотит кулаком по мудрому лбу.
Тоже чудо чудное, диво дивное: рука одна, но в ладони ласка, а в кулаке – таска.
А береза-мать, как и положено матерям, ждет, когда сын и муж вдоволь набегаются и вспомнят про нее. Придут, посидят под шатром ветвей, обнимут корявый ствол. Прививка людской сути и трудные роды не пройдут для дерева даром, береза-мать невысока и коренаста, ни малейшей белизны нет в ее стволе. Если бы не листья, так и не понять было бы, береза это или какой-то развесистый вяз. В обмен на утерянную легкую красу даруется матери долгий век, впятеро против обычных деревьев. Только бабушка-береза знает, сколько живут матери, но этого она не скажет никому. Лепечут по весне листья, равно у бабушки и у самой юной березоньки, но не разобрать, о чем этот лепет. И так, не разболтав ни одной тайны, осенью листва устилает землю желтым ковром.
Память предков сохранила Дариду историю отступника, предавшего любовь. Имени его не сохранилось, хотя всех в роду звали Даридами. Но этого память из Даридов разжаловала, так он и остался отступником.
Непостижимо, как такое могло войти в голову, но отступник решил по примеру сказочных героев жить-поживать и, вместо того чтобы вернуть березу родным корням, оставил ее у себя для любовных утех. Но уже вторая ночь была ничуть не похожа на ту волшебную, что должна была стать единственной. А на третью ночь… он даже не понял, какую жестокую правду ляпанул:
– Да что ты, словно деревянная!..
Березка не плакала, деревья не умеют плакать от горя, их слезы – слезы боли либо радости. Но и эти слезы высохли на вторую ночь. К утру последнего дня отступник увидал, что девушки нет, есть ошкуренный и засохший березовый ствол. Схватив в охапку бывшую возлюбленную, он потащил ее туда, где она росла когда-то, но там не было ничего, кроме пня, залитого соком, который успел забродить и заплесневеть.
Ему бы ужаснуться содеянному, но отступник пришел в ярость. Он ринулся к ближайшей березе и только зря сгубил ее; день, когда с неудержимой силой прибывает сок, уже прошел, а в иное время березовая дева не может ожить.
Год за годом отступник ждал весеннего часа и каждый раз убивал лучшую березу. Праздник любви превратился в праздник разврата. К бабушке-березе и старым матерям отступник не подходил, понимая, что на такие дела благословения не будет.
Но хотя на развратнике не было и проклятия – не умеют березы проклинать! – очень скоро, по древесным, конечно, меркам, отступник начал скудаться здоровьем, прихварывать, хиреть. В будущем замаячил призрак бесприютной старости. Был бы сынок, он бы отца ублажил, а одинокий – хуже бездомного. И пока не совсем хизнули силы, отступник завел-таки сына.
Мальчонка уродился на славу, хотя папаша не особо утруждал себя заботами о наследнике и его воспитанием. Какие заботы, себя бы обустроить как следует, а что до воспитания, то оно и к лучшему, что папаша оставил свои гниловатые принципы при себе. Молодой Дарид сам превзошел жизненную науку и вскоре не только ходил на луга и в дубраву, но и в Зачащобье заглядывал, хотя времени для путешествий было немного, немощный отец требовал заботы. А папаня чем дальше, тем сильнее капризничал. И подберезовики в меду недостаточно лакомы, небось старых набрал да червивых, и утиный пух на постели не мягкий.
– Что ты мне баранину даешь, жесткую, что не прожевать? На промысел сходить лениво? А добудь-ка мне в чащобе рысь. У нее мясо белое, я бы покушал в охотку.
Привередничалось отступнику легко и приятно, лишь об одном он не подумал, что сын памяти не лишен и знает, что рожден не для любви, а для ублажения запаршивевшего родителя. Повеление добыть рысь превысило меру терпения. Сын кивнул согласно и тонким колышком прибил папаньку к подстилке из утиного пуха. А потом пошел и добыл рысь, но есть не стал.
Многие поколения обитателей рощи умерших закапывали на холме неподалеку от бабушки-березы. Могил не обустраивали, бабушка и без того всех помнит, а самим это не нужно, незачем устраивать посмертную стайность. Но отступника сын хоронить не стал, а прямо на пуховой подстилке сволок в поганую яму. Пусть Мухляк в охотку покушает.
Сколько поколений назад случилась эта история, Дарид сказать не мог, но в память она врезалась прочно, наравне с правилами стройной жизни.
Навечно в памяти детей и правнуков оставались лишь события необычные, выпадающие из плавного течения жизни. В молодости Дарид был бы не против, чтобы в мире случилось нечто столь значимое, чтобы и внуки внуков помнили, но теперь больше хотелось спокойствия, ведь в ветвях лучшей из берез скоро должна была появиться колыбель. И как обычно бывает, события начались, когда они вовсе не нужны.
Незнакомцев Дарид учуял, едва они приблизились к границам рощи. Иначе и быть не могло, хозяин обязан знать, что творится в его владениях. Никакого знания, кто именно пришел в рощу, Дарид не получил, значит, это не обитатель мира, а скорей всего – звери, тем более что был он не один, а целая стая – шесть особей. Но, когда Дарид увидал незваных гостей, то понял, что это не звери. Они были схожи друг с другом, как схожи деревья одной рощи. И также точно они походили на Дарида. Две руки, две ноги, лица совершенно человеческие… у троих, правда, волосы кучерявились не только на макушке, но и на щеках. «Борода», – вспомнил Дарид слово, которое прежде произносить не доводилось. И главное, все шестеро были в одежде, а одежда – такой же признак людского рода, как и речь. Значит – люди. Не обитатели людского рода, а изначальные люди, те, что в сказках, из тридевятого царства.
– Здравствуй, добрый человек! – произнес один из пришлецов, самою речью подтвердив свою принадлежность к людскому роду.
– Здравствуйте и вы, – вежливо ответил Дарид. Он был в растерянности, не зная, что говорить, как поступать. Перед ним не животные, с которыми можно вытворять что заблагорассудится, но и правила стройной жизни тоже не про них. Явились вшестером, а это уже стая или, пуще того, шайка.
– Говорил я, есть тут народец! – воскликнул один, такой кудлатый, что и лица не вдруг разберешь. – А то что выходит: барашки по лугу бродят, а хозяина не видать?
– Бараны не мои, – строго сказал Дарид. – Бараны Курумовы.
– Курумовы так Курумовы, – согласился кудлатый. – А ты у него в работниках?
– Я у него в соседях.
– Тоже дело. Людям в одиночку жить не годится.
– Ничо, – произнес самый высокий из пришлецов, такой, что был почти вровень с Даридом. – Теперь тут много народу поселится. Погляньте, места кругом расчудесные, земля не паханая. Я, как на этот берег ступил, так разом к здешнему приволью сердцем прикипел. Лажу своих сюда перевести, землю занимать, пока свободная.
