Урсула Ле Гуин - Пересадка
Медицинская литература утверждает: по крайней мере один полет из двадцати заканчивается падением. Но флаеры, с которыми я беседовала, считают, что отказ крыльев случается гораздо реже, и приводят множество примеров того, что люди летали ежедневно в течение десятилетий и ни разу не падали. Но следует отметить, что эту тему флаерам отнюдь не приятно обсуждать ни со мной, ни, по всей вероятности, друг с другом. Они, похоже, не предпринимают никаких мер безопасности, не соблюдают никаких ритуалов и не верят в приметы, воспринимая подобные падения действительно как чисто случайные. Отказ крыльев может произойти и во время первого же полета, и во время тысячного. Ведь причина этого явления так и не была установлена. Тут, наверное, тысяча причин: наследственность, возраст, неопытность, усталость, неправильное питание, эмоции, физическое состояние. И каждый раз, взлетая, флаер понимает: крылья могут отказать всегда.
Некоторые после падения остаются в живых. И больше уж никогда не падают, ибо не могут летать. Стоит крыльям один раз отказать своему хозяину, и они становятся бесполезными. Точно парализованные, они волочатся за ним по земле, подобные огромному тяжелому плащу из перьев.
Иностранцы часто спрашивают, почему флаеры не берут с собой парашют на тот случай, если откажут крылья. Наверное, могли бы и брать. Но тут уже вопрос темперамента. Крылатые люди, флаеры, принадлежат к числу тех, кто всегда готов рискнуть. А те, кто не хочет рисковать, не летают.
Ампутация крыльев, как я уже говорила, неизменно кончается смертью, а хирургическое удаление какой-либо их части становится причиной острых, непрекращающихся болей, так или иначе превращающих нормального человека в калеку. Упавшие, но выжившие флаеры, как и те, что предпочли вообще не летать, должны всю жизнь таскать за собой свои крылья. Измененная костная структура флаеров не слишком хорошо приспособлена для жизни на земле. Они быстро устают при ходьбе, страдают от бесконечных переломов костей и повреждений мышц и связок. Очень немногие нелетающие флаеры доживают до шестидесяти.
Те же, кто летает, при каждом взлете смотрят смерти в лицо. Некоторые из флаеров, впрочем, по-прежнему летают и в восемьдесят лет.
Это поистине удивительное зрелище — взлетающий флаер! А ведь человеческие существа совсем не так уж и неуклюжи, подумала я, сравнив с полетом флаера лишенное всякого изящества хлопанье крыльями таких, казалось бы, мастеров воздухоплавания, как пеликаны и лебеди, которые рождены для полета. Разумеется, легче всего флаеру вспорхнуть в воздух с шеста или с какой-нибудь возвышенности, но если подобных удобств не имеется, ему достаточно разбежаться метров с двадцати пяти, раза два взмахнуть своими широкими крыльями, слегка подпрыгнуть — и вот он уже взлетел, летит, парит, совершая круг у вас над головой, улыбаясь и махая рукой тем, кто, подняв голову, любуется его полетом. Еще мгновение — и он стрелой взмывает над крышами.
Флаеры летят, плотно сжав ноги, слегка выгнув тело назад и расправив перья на лодыжках, которыми управляют в полете, точно ястреб своим хвостом. Поскольку руки флаера никак не связаны с мускулатурой крыльев — крылатые обитатели Гая являются, таким образом, существами с шестью конечностями, — то руки он обычно плотно прижимает к бокам, чтобы уменьшить сопротивление воздуха и увеличить скорость полета. Во время же более ленивого и неторопливого полета флаер может делать руками все, что угодно — чесать в затылке, очищать фрукт от шкурки, делать в воздухе зарисовки того или иного пейзажа, прижимать к себе ребенка. Хотя последнее я видела всего один раз, и от этого зрелища мне стало очень не по себе.
Я несколько раз беседовала с флаером, которого звали Ардиадиа; то, что приведено ниже, целиком записано во время этих бесед с его слов и с его любезного разрешения.
* * *О да, когда я впервые обнаружил, что у меня началось ЭТО, для меня это было настоящим ударом, понимаете? Я просто в ужас пришел! Я никак не мог в это поверить. Я считал, что уж со мной-то этого никогда не случится! В детстве мы часто шутили: «Вот станешь летуном и улетишь отсюда!» Но чтобы у меня выросли крылья? Нет! Такого со мной не должно было случиться! В общем, когда у меня разболелась голова и все зубы сразу, а потом еще и спина заболела, я все еще продолжал уверять себя: ничего страшного, обыкновенная зубная боль; наверное, я подцепил какую-то заразу, и теперь у меня на спине зреет фурункул… Но потом обманывать себя больше уже не имело смысла. Если честно, боль была ужасная. Я даже как следует и не помню, что со мной творилось. Я умирал. Мне будто ножами резали спину между лопатками, а позвоночник будто когтями рвали… Потом стало болеть все — плечи, руки, ноги, пальцы на руках, лицо… И жуткая слабость! Я встал с постели, упал и не смог подняться. Так и лежал, жалобно зовя мать: «Мама! Мама, пойди сюда, пожалуйста!» Но мать спала. Она ведь допоздна работала — официанткой в ресторане, — приходила домой не раньше полуночи и буквально валилась с ног. Так что я никак не мог ее разбудить, лежал на полу и чувствовал, каким горячим становится пол подо мной — такая высокая у меня была температура. Помню, я все пытался переложить лицо на более холодный участок пола…
А потом — не знаю, то ли боль стала не такой жестокой, то ли я просто привык к ней, но через пару месяцев стало немного полегче. Хотя без конца лежать тоже очень тяжело и скучно. Ведь на спину-то вообще лечь было невозможно. А ночью я с трудом засыпал — меня ведь все время лихорадило, а из-за температуры в голову лезли какие-то странные мысли, какие-то дурацкие идеи, но ни одну из них невозможно было додумать до конца, удержать в памяти. Мне уж стало казаться, что я и думать как следует больше не в состоянии. Мысли как бы проходили сквозь меня, а я смотрел, как они сквозь меня проходят, и ничего не мог сделать. И больше никаких планов на будущее я не строил — какое уж теперь у меня будущее, думал я. Раньше я хотел стать школьным учителем. Моей матери эта идея так нравилась, что она уговорила меня остаться в школе еще на год, чтобы получить квалификацию, необходимую для поступления в педагогический колледж… И в итоге свой девятнадцатый день рождения я встретил, лежа в постели! В нашей маленькой трехкомнатной квартирке над бакалейной лавкой, что на улице Кружевниц. Мать принесла мне всяких вкусностей из ресторана и бутылочку медового вина, и мы попытались как-то мой день рождения отпраздновать, но вино я пить не смог — было противно, — а она не могла съесть ни кусочка, потому что все время плакала. Зато я мог съесть сколько угодно! Я все время чувствовал страшный голод, и это немного ее развеселило… Бедная мама!
