Андрей Мартьянов - Отречение от благоразумья
От неожиданности я оглянулся. Шагах в трех от меня стоял Джулиано Орсини, а в отдалении маячила группка развеселых юнцов студенческого вида вкупе с хихикающими девицами-мещаночками.
— Изучаем Прагу? — спокойно и чуть насмешливо поинтересовался итальянец. Я не встречал его с времен шумного ареста Мирандолы, и впервые подумал: собственно, какую должность занимал в венецианском посольстве этот на редкость невозмутимый молодой человек? Мы с самого начала воспринимали его присутствие в особняке на Влашской как нечто само собой разумеющееся, ни разу не задумавшись, откуда он там взялся.
— Изучаем, — подтвердил я, краем глаза продолжая следить за фон Краузером. Тот миновал площадь перед собором и застрял возле лавочки, торгующей статуэтками Мадонны, крестиками и прочими чудодейственными реликвиями. — А вы тут какими судьбами?
— Так занятия кончились, — недоуменно пожал плечами Орсини.
— Какие занятия? — не понял я.
— В Каролинуме, само собой. Вам что, никто из наших не разболтал? — сообразил Джулиано. — Я там учусь, на юридическом факультете. Осталось еще два года, и тогда в свет явится синьор адвокат Джулиано Орсини, с правом ведения гражданских и уголовных дел...
Он невесело фыркнул, а я в очередной раз подумал, что нет более сложной загадки, нежели ближние твои. Отпрыск знатнейшего итальянского семейства изучает юриспруденцию в пражском Университете... Все в порядке вещей. Нынче власть заключается не в благородном происхождении, а в деньгах и знаниях.
Пан Каспер закончил болтать с продавцом реликвий, приобретя какую-то безделушку, и бодро зашагал вверх по неизвестной мне широкой улице, уходящей куда-то в сторону бывших городских укреплений. Мысль пойти за ним уже не казалась такой привлекательной. Какое мне, в сущности, дело до проблем фон Краузера, никогда не вызывавшего у меня ничего, кроме отвращения?
— Не хотите с нами? — добрался до моего слуха голос Орсини. — Мы собирались в «Прашну Брану», есть тут неподалеку такое приятное местечко. Дальше по Целетной, — он махнул рукой, указывая направление. Та самая улица, по которой отправился Каспер. От судьбы, как говорится, не увильнешь.
Идти в самом деле пришлось недолго, и, к моей радости, мы оказались позади студенческой компании, отделившей нас от фон Краузера, но позволявшей мне иногда видеть сутулящуюся фигуру моей добычи. Похоже, она устремлялась к той же цели, что и мы.
По молчаливому уговору Джулиано не задал ни одного вопроса о судьбе делла Мирандолы, догадываясь, что расспросы ни к чему не приведут, а помочь ему я не в силах. Потому разговор крутился возле последних пражских сплетен: фон Турн опять повздорил с Мартиницем; безвылазно засевшего в Карлштейне императора Рудольфа, по слухам, непрерывно бомбардируют письмами из Рима с требованием принять меры к разошедшимся «чешским братьям»; вчера на Златой уличке кто-то из алхимиков скрещивал красного льва с золотым быком на водяной бане и устроил изрядной силы взрыв, завершившийся пожаром... Кстати, знаете пана Витольда Жеготу, ну, того юнца, который старательно пытается влезть в какое-нибудь оккультистское сообщество? Мальчишка от чрезмерных умственных усилий подцепил горячку. Теперь мэтр Ла Гранж демонстрирует на нем свое искусство врачевателя, но пока безуспешно.
Пороховая башня внезапно появилась над окружавшими ее домами — трехъярусное золотисто-коричневое сооружение в готическом стиле, с множеством тонких башенок, стрельчатых бойниц и красной черепичной крышей. Пан Каспер, помедлив и воровато оглядевшись, юркнул в гостеприимно приоткрытые двери дома, на чьем фасаде красовалась заметная даже в наступающих ноябрьских сумерках ярчайшая вывеска: золотой донжон в полукруге надписи «Прашна Брана». Выходит, у меня есть возможность совместить два дела: проследить за фон Краузером и глянуть на объявившегося в городе певца по кличке Лэрц. Если он, конечно, тут.
Студиозусы и их подружки шумно ввалились в трактир, следом вошли мы с Джулиано. Небольшой продымленный зал с десятком столов, казалось, до отказа наполнял звук хрипловатого голоса, уже знакомого мне по давешним беспорядкам на Кржижовницкой площади:
Когда неделя за неделею в тюрьме неслась,
И приближался час отправки на галеры,
Я на нее смотрел в окно, к железным прутьям прислонясь,
И говорил себе: «Любовь моя, химера!»
Но даже в сказочных морях такой красотки нет,
И даже в Африке не знал бы я покоя.
Скучней нормандского коровника казался Новый Свет,
И потому я деру дал из-под конвоя.
Она летела впереди,
И вывела к своим стопам,
С душою демона в груди,
Химера с крыши Нотр Дам...
— Вам повезло, — наставительно сообщил Орсини. — Перед вами новейшая достопримечательность Праги. Смотрите и запоминайте.
— Это кто? — немедля поинтересовался я.
— Дерек Шиммель, он же Лэрц, он же, по образному выражению круга его рьяных поклонников и поклонниц, Последний Мейстерзингер, — с кривоватой ухмылкой перечислил Джулиано. — Талантлив, но мрачноват. Синьор Фортунати, по слухам, намеревается сманить его в свою труппу...
Песня о воришке, влюбившемся в статую химеры с собора Парижской Богоматери, пришла к своему печальному завершению, студенческая братия, молотя кружками по столам, заголосила «Еще!», а я рыскал глазами по сторонам, ища, куда запропастился фон Краузер. Инквизиторский осведомитель отыскался в дальнем углу, где коротал вечер в одиночестве, и я почувствовал разочарование — видимо, пан Каспер пришел сюда без всяких тайных целей.
Лэрц тем временем спрыгнул с огромной пивной бочки, исполнявшей роль сцены, крикнув, что продолжение воспоследует, как только он перекусит, и начал пробираться к очагу, по пути отказываясь от многочисленных приглашений разделить компанию и остановившись только возле крохотного стола на двоих. Там сидела девушка — пухленькая, с круглой симпатичной мордочкой и длинными каштановыми косами, наряженная в крикливо-яркое красное платье и таращившаяся на своего приятеля прямо-таки обожающим взглядом. «Француженка Яна или Жанна, про которую рассказывал Мотл», — решил я.
В трактире повис обычный неразборчивый гул беседующих голосов, нарушаемый то пронзительным смехом девиц, то ученым спором между студентами, то обрывком разудалой песни. Фон Краузер под шумок тоже обзавелся собеседником: к его столу подсел невысокий тип, только что вошедший с улицы и с ног до головы завернутый в мокрый темный плащ. Вот незнакомец откинул капюшон, мелькнули рыжеватые локоны и я с некоторым изумлением признал не кого иного, как доверенное лицо наместника Мартиница — Станислава Штекельберга. «Прашна Брана» что, становится самым модным заведением Праги? Какого черта сюда принесло Штекельберга, без насущной необходимости не высовывающего носа за пределы Градчанского кремля и Малой Страны? Или он исчерпал свой кредит у пани Эли? Я буду не я, если не узнаю, о чем они шепчутся!
