Юлия Сергачева - Элемент движения
— Надо бы господину магу подсказать… — Селянин нерешительно покосился на Брюса, видимо, надеясь, что тот побежит к «мастеру» с докладом.
Гиппогриф, не колеблясь, повернул вправо.
— Неужто мысли читает? — В интонациях возницы явственно прозвучало благоговение.
— А почему Верхуши? — Брюс машинально окинул взглядом слегка покосившийся указатель на развилке.
— Так еще Низуши были, во-он там! — Махнул рукой мужик. — Да вышли все. Как и Посередыши.
Ну, объяснение нельзя назвать исчерпывающим, зато — логичное.
Как и всякое лесное селение, деревня была окружена по периметру частоколом, но уже заметно замшелым и прореженным. А въездные ворота, сбытые из крепких бревен, были распахнуты настежь и вросли в землю. Значит, селяне давно жили без опаски.
Что ж, во всяком случае здешнее «дело» вряд ли имеет отношение к заведшейся в лесу нечисти.
Женщина, продергивающая травку в поле возле дороги, разогнулась и проводила внимательным взглядом неторопливо проезжающего «мага». Кажется, она собиралась что-то крикнуть селянину на телеге, но, заметив Брюса, осеклась.
Стоило им миновать полольщицу, как она побросала дела и ринулась к деревне.
От распахнутых ворот под ноги гиппогрифа бесстрашно ринулась пятнистая собачонка, закатываясь заполошным лаем и только что не кувыркаясь от усердия. Метнулись с дороги разноцветные куры. Кто-то выглянул в окно, отдернув клетчатую занавеску.
— Вам лучше сразу туда… — Мужик спрыгнул с телеги, перехватывая лошадку под уздцы. — Вон к тому дому, где пряник над входом. Там у нас пекарь живет.
Пришлось и Брюсу спешиваться и обгонять раздраженного суматохой гиппогрифа, на спине которого опасно кренилась сразу во все стороны всадница. Не хватало еще, чтобы «маг» брякнулся о дорогу с лязгом и скрежетом на глазах всей деревни… Которая как раз полным составом сбегалась поглазеть на невиданное зрелище. Заняться им нечем, что ли?
* * *…Сытно и вкусно пахло сдобой и пряностями. В просторной горнице запах стоял крепкий, многолетний, насыщенный, хоть режь его на части и подавай вместо пирожных.
Впрочем, на стол подали, к счастью, не воздух, а ароматное мясо, запеченное в горшках с овощами. Брюс очень старался, чтобы треск за ушами не мешал прислушиваться к происходящему. Хотя если что и мешало, так это неудержимый вой обливающейся слезами девицы в углу.
— А что же, господин маг так и не попробует угощения? — беспокойно осведомился пекарь, суетливо подвигая нетронутый горшочек железному истукану, который кое-как уместился на лавке у стола.
Пекарь по имени Улиан был дородным верзилой, в чистой, хоть и линялой, словно обсыпанной мукой одежде, и с пшеничного цвета длинными усами. В концы усов, по здешнему обычаю, были вплетены травинки.
— Господин маг предпочитает трапезничать в одиночестве, — злорадно подсказал Брюс, запуская ложку в жерло глиняной посудины.
Элия не рискнула снять шлем без посторонней помощи, но и обратиться к Брюсу за помощью она не пожелала.
— Может, тогда сначала господину магу отдохнуть с дороги? У нас и комнаты наверху для гостей всегда готовы.
Железный истукан скрипнул одобрительно, но тут уже на четыре голоса возрыдали из дальнего угла, где на длинной резной лавке рядком разместились жена и три дочери пекаря Улиана. Все упитанные, румяные, перепуганные.
— Ночь… Ночь скоро!.. Пора-а уже! — прорезалось невнятно из громогласных рыданий. — Проси, папенька!..
Пекарь страдальчески скривился, теребя себя за ус.
Собравшиеся снаружи люди загомонили, а те, что, не церемонясь, заглядывали в окна, принялись торопливо передавать свежие новости: «Господину магу отдохнуть надо… Сил набраться…»
Из-за стоящего в горнице ора разговаривать все равно стало бессмысленно, поэтому Брюс с аппетитом доедал обед, а пекарь опустился на лавку, схватившись за голову. Элия не шевелилась. Наверное, оглохла от резонирующих в шлеме звуков.
Постепенно затихли жена пекаря и две его младшие дочери. Только старшая — пухлая девица лет восемнадцати — неутомимо выла на одной ноте. Нарядное вышитое платье помялось, светлые волосы, в которые были заплетены травинки, растрепались, так что казалось, что девица только-только выбралась из сеновала.
— Вот ведь беда-то какая… — Пекарь выпустил из кулака изрядно мятый ус и уныло глянул на дочь. — Что ж теперь-то плакать…
Девица взревела так, что слезы брызнули веером. Распухший нос едва умещался между багровыми от крика щеками.
— А ну, цыц, Даринка! — не выдержал наконец сухощавый человек, что молча сидел возле дверей. — От твоего визга в голове звенит! Дуня, дай ей капель, что ли…
Как ни странно, но девица мигом притихла, выть прекратила, только всхлипывала и утирала рукавом воспаленные глаза и насморочно опухший нос. Мать поспешно сунула ей в руку синий пузырек, а сама принялась обтирать лицо дитяти платком размером с простыню.
— Простите, что вмешиваюсь. — Сухощавый сел поближе к столу. — От этих криков толку мало, а время идет, и если господин маг захочет помочь, так надо рассказать, что к чему… Я Биар, здешний знахарь, — запоздало представился он.
Элия благосклонно кивнула, скрипнув сочленениями.
— Дело, значит, у нас такое… Проклятие на нашей деревне.
Брюс прекратил жевать, встревожившись. Элия тоже замерла, перестав звякать.
— Провинились наши предки перед богами… Давняя это история. Говорят, еще до того, как земля остановилась, в замке, что в лесу, жил властитель здешней округи, барон. Странный был человек. Ввел в своих владениях право первой ночи…
Даринка всхлипнула так громко, что все машинально поглядели на нее. Девица торопливо прижала край одной из юбок к губам, в ужасе округлив глаза.
— Это бы еще можно было стерпеть, — продолжал знахарь Биар, — да только после той ночи исчезала девица навек. Ни одна не могла уберечься, если приглянется барону. Он забирал ее, утверждая, что нет преград на земле для его любви… Так его и прозвали в округе Любовником. Говорят, он души из погубленных девиц выпивал, иначе отчего жил так долго?.. В общем, однажды люди с округи собрались с мужеством, пришли в дом Любовника и убили его. Замок тоже пытались разрушить, да сил не хватило…
— Но он вернулся, — хрипло подсказал пекарь, скрутив в кулаке концы своих усов.
Те, кто маячил в окнах, и те, кто топтался снаружи, невнятно загомонили, почти сразу же смолкнув. Даже собаки, что дежурно облаивали равнодушного гиппогрифа, стихли.
— Вернулся, — подтвердил знахарь. — Только уже не человеком. Раз в год в ночь своей гибели он появлялся в округе, заходил в дома, крал девушек и волок их в свой замок. Те, кто осмеливался идти следом, видели, как он прижимает бедняжек к своей груди крепко, как любовник. Только вместо сердца у него железный шип приварен…
