В Бирюк - Обязалово
В селище уже топили бани, резали скотинку и накрывали столы — пусть начальство промеж себя разбирается, а простым бурлакам после похода и отдых нужен. Кому постель мягкая, кому еда сытная, кому баба сладкая. А уж банька да выпивка — всем.
На пустом общинном дворе толклись с десятка два бурлаков. Осматривали пустые амбары да покосившийся кое-где забор, посмеивались. Я на этом дворе пруссов резал, мертвяков рядами выкладывал, а им шуточки…
Столь памятная мне кожаная завеса на дверном проёме. Как тогда оттуда пруссы полезли… А вот и неподъёмная дверь, за которую я спрятался. И ждал, что морда со жвалами выглянет. Стол… В тот раз он был златом-серебром засыпан. А пол — кровью залит… Куда шаг не шагни — везде мне память. Уже из этой, «святорусской жизни».
За столом сидели четверо рязанских прасолов и Хрысь. Пара баб суетилось возле печки, мужики уже чуть выпили и закусили, но крику ещё не было. Хрысь явно обрадовался:
— А вот и владетель наш пришёл. Вот с ним и торгуйтесь. Мы ж теперь — боярские. Он же ж… господин над нами.
Начавшийся, было, выражаемый нестройным хором подвыпивших голосов, ритуал приветствия, был скомкан Акимом. Он тяжело протопал до скамейки, махнул рукой в сторону гостей:
— Охо-хошеньки. Ой, косточки мои болят. Ох и крутит же. Вроде к дождю. Там-то, на Низу — тучи не видали? Ну, стал быть, с другой стороны придёт.
Послушал рассуждения гостей о погодах, о болячках («У моей кумы така ломота в пояснице коли туча с западной стороны. А коли с восточной — мало не пляшет. Вот те хрест святой!»), Покивал. И ткнул пальцем себе за спину:
— Сыночек мой, Ванечка. Вот он цену и скажет.
Четыре окладистых тёмно-русых бороды уставились на меня.
Та-ак. Николай… купец-невидимка. Испарился ещё по дороге:
— Надо… это… глянуть — чего у них тама в лодейках. Ну и… с людьми надо жить… ты пока… это… А я разнюхаю…
Рядом со мною Сухан и Яков. Остальных своих я во дворе оставил. Ежели что… беру купцов в заложники.
— Первое. Хлеб дотащить до Рябиновки. Там и ссыпать.
— Не… С чегой это? Это ещё 4 версты тащить! Не… у нас уговор был — здеся хлеб отдать… а кудой-то… може тебе, детка, хлебушко до Новагорода дотащить? Ишь чего удумал…
— А «второе» — чего?
Вот теперь я начал различать бородачей. Хотя бы одного, у которого хватило ума сформулировать аналог культовой фразы советского кинематографа: «Огласите, пожалуйста, весь список».
— А вторая новость, дядя, в том, что цена на «паутинку» ныне втрое. И плата — вперёд.
Народ офигел. Потом начал дружно выражать. Свои мнения, ощущения и выражения. Кто-то начал вставать:
— Да мы об том и говорить не будем! Уйдём нынче же! Это что ж такое деется!..
Хрысь мотнул головой и две бабы возле печки быстренько убрались за неё. Кажется, будут бить. Мой визави, «списочный умник» тоже начал подниматься.
— Эй, дядя, звать-то тебя как?
— Меня-то? А на что тебе?
— А на то, мил человек, что сыночка моего одни людишки Ванькой-ублюдком кличут, а другие — «Зверем Лютым» величают. Так что — садитесь. В ногах — правды нет. Даже пока и ноги есть. Ну! Сели!
Куда что подевалось: у Акима и спинка прямая, и в голосе старческой дрожи нет. Смотрит прямо и весело. Только руки на столе неживыми лежат.
— Ванечку так величают, за то, что он велесово городище разорил. Так изделал, что ихний медведь, прости господи, богомерзским волховишкам головы поотрывал. А голядь оставшуюся в веру христовую окрестил. Нету теперь того места поганского, пустое оно стоит. А ещё — ведьму цаплянутую вывел. Вот этой палочкой гадине промеж ног — хрястнул, у той хребет и треснул. То-то!
Дед, похоже, активно использует сказительское творчество главного местного болтуна. Уместно использует. А вот и новенькое:
— И иного много чего он понаделал. Да и вот, к слову сказать: построил у меня в порубе лестницу чудную. Вот, ежели к примеру, человечка какого туда спихнуть, то он по той лестничке быстро летит — не спотыкается, не бьётся, не ломается. И сидит там — живой и целый. А вот выйти… Лестничка, вишь ты, хи-и-трая… Проверить не интересуетесь?
А вот такой легенды про себя любимого — я ещё не слыхал. Дед-мифотворец? Но ведь он же ни слова неправды не сказал! Я, ведь, и правда — в Рябиновском порубе необычную лестницу построил.
Учись, Ваня, мозги пудрить. Пудры ещё нет, а процесс — повсеместно.
Купцы начали переглядываться. Но шапки — напяливали. Пришлось влезть:
— Вы, люди добрые, как хотите, а хлеб я у вас заберу. За прошлогодний товар. У меня на дворе полно гридней — начнёте дёргаться… Я тут, вот за этим столом, разбойный ватажок вырезал. Ни один не ушёл. Оно вам надо? Так как тебя звать-то, дядя?
— Далось тебе моё прозвище. Софроном кличут.
— Ну, значит, купцы рязанские, вы с Акимом здесь посидите, бражки попьёте. А мы с Хрысем и Софроном пойдём погуляем. Софрон бурлаков из селища выведет. Во избежание… А Хрысь пауков хлеб таскать поставит.
Купцы пытались возразить, рассказать об обидах бурлаков, о тяготах дальнего пути, о договоре с покойным Хохряком…
Последнее — заставило применить домашнюю заготовку:
— Хохряк нынче на кладбище лежит. Хочешь поговорить? Могу проводить. Там и ямка готовая рядом копана. Чтоб беседовать удобнее было.
Или мы в КВН не играли? На все ваши «вопросы» у нас свои «ответы» заготовлены.
Кто-то из баб уже вытащила на стол жбанчик бражки, вторая притащила шкворчащее мясо… И чего купцам дёргаться-то? Чуть подумают и поймут, что я им во всём уступил: и барки тащить не надо, и мешки не бурлакам таскать.
Оглядев моих людей на дворе, Софрон только хмыкнул. Ну и правда: гридень у меня тут один — Ивашко. Зато — толстый. Но Чимахай с Ноготком, Могутой, Фангом и парой здоровых рябиновских дворовых — выглядят пристойно. И ещё пара стрелков вне селища — никому уйти не дадут.
Бурлаки матерились страшно: Софрон вытаскивал их из-за столов, из бань, из… очень близкого общения с женским полом. Большинство его слушалось. Остальным он вправлял мозги кулаком. «Пауки» на Хрыся тоже ворчали. Но значительно тише: места на кирпичах всегда свободны.
К утру злые и невыспавшиеся бурлаки погрузились в барки, оттолкнулись и по-заваливались спать, оставив только кормщиков — вода сама несёт. Усталые, но довольные «пауки» тоже расползлись по избам.
Довольные: обошлось без бурлацкого «веселья», накрытые столы им самим остались, да и хлеб ссыпан в амбары.
Меня весьма удивило такое миролюбие пришлых — я ожидал кровавых разборок. Но Николай объяснил: Они ж тебе подарки не отдали. Считай — треть у них осталася.
