Марина Дяченко - Привратник
«Уж как он страшен, как могуч, великий маг навозных куч!» – распевали актеры.
Маленькая девочка, сидящая на плечах отца, размахнулась и бросила в Руала чем-то, больно ударившим его по носу.
Ильмарранен разрыдался.
Он рыдал и бился о прутья клетки, а шут передразнивал его всхлипы и судороги, и толпа улюлюкала, и стекали по Руалову лицу не слезы, а грязные вонючие потеки.
В одну отвратительную рожу слились все лица площади, и лица всех живущих на свете слепились в одну харю, глумящуюся, разевающую в хохоте слюнявый рот, и черная ненависть, нет, нечто гуще и тяжелее ненависти заполнило его всего, без остатка, до кончиков пальцев, до корней волос. Выжечь все, выжечь, как извергнувшаяся из вулкана лава выжигает траву и кусты… Лава… Он был лавой. Он уже был.
Выжечь!
Действо тем временем приближалось к концу. Сгущались сумерки, чадили двадцать четыре факела вокруг свежесколоченного помоста. Плаха была круглая и размалеванная, как барабан. Стражники, демонстративно затыкая носы, извлекли Руала из клетки и вытолкнули на помост.
Вслед за ним, кряхтя, поднялся судья в сопровождении двоих, покрытых капюшонами. Развернул изукрашенный свиток, оглядел переминающуюся толпу, отдал свиток маленькому серому писцу. Все это Руалу виделось сквозь мутную красную пелену.
Писец читал плохо, без выражения, некоторые слова трудно было разобрать:
– Несправедливое ение магического ания карается…
– Ну скорей, скорей, скорей! – волновалась толпа.
На другом конце площади вспыхнул фейерверк.
В наступающей темноте из ничего возникали огненные дворцы, били синие фонтаны, осыпаясь искрами в каменный бассейн, вращались колеса, на которых вертелись колесики, на которых крутились маленькие цветные волчки. С треском взлетела в осеннее небо гроздь зеленых огней.
Судья оглядел Ильмарранена глазами-дырами, хмыкнул, спросил с отеческой заботой в голосе:
– Ну, может, отречемся все-таки? Покаемся?
Руал вздохнул судорожно, и его вырвало. В публике свистнули. Судья брезгливо отступил.
Палач, изящный молодой человек в красной накидке, взял Ильмарранена сзади за шею и нагнул, опустив его подбородок в специальное углубление на плахе. Потом примерялся топором – Руал шеей ощутил прикосновение ледяного, как змея, лезвия.
– Ну, Ильмарранен? – где-то далеко-далеко прошелестел судья. – Последнее чудо, не так ли? Впрочем, у вас есть шанс исправиться…
На помосте зазвонили в колокольчик – внимание, мол, публика.
Выжечь… Он был потоком лавы, огненным, темно-красным, он огибал валуны, немо кричащие от ужаса, растения умирали от его прикосновения, огромная гора извергла его из раскаленного нутра, извергла под небо, под звезды…
Он приподнял над плахой лицо, облепленное коркой нечистот. Выговорил сухим, будто обуглившимся, языком:
– Вы… получите… свое чудо.
Кто-то нажал на его затылок и снова ткнул подбородком в углубление. От удара Руал прикусил язык.
– Ну, Ильмарранен?! – в последний раз спросил судья.
– Ма-аг… – прохрипел Руал.
Опустился топор.
Он падал долго, красиво и мощно, и он на палец ушел в дерево.
Ахнула толпа. Отскочил судья. Дрогнули факелы в руках стражников.
Плаха была пуста.
Топор торчал из пустой плахи, чистый, без единой капли крови.
– А-а-а! – завизжал кто-то из передних рядов зрителей. Задние привстали на цыпочки.
Бледный, схватился за сердце судья.
Топор помедлил и рассыпался огнями фейерверка.
Эту скачку я буду помнить всю жизнь.
Мы неслись сумасшедшим галопом – я за спиной у Ларта, Орвин на моей лошади. Над нами танцевали звезды, а под копытами была пустота – так, во всяком случае, мне казалось. Ларт что-то кричал – отчаянно и зло; внизу, в темноте, мерцали неясные тени, огоньки, и в вое ветра отчетливо слышались обрывки сухо клацающих, непонятных, пугающих фраз. Волосы дыбом стояли у меня на голове, пальцы сводило судорогой. Нам навстречу вставал новый рассвет.
А еще через два рассвета я опомнился у подножия холма, того самого до мелочей знакомого холма, на который с замирающим сердцем поднялся три года назад, отправляясь наниматься к чародею. Лартов дом смотрел на нас сверху, тихо радуясь возвращению хозяина.
Но Ларт не стал заходить домой. Он забыл, что людям положено есть, пить и спать. Как потерянный, он бросил поводья, сошел с дороги и побрел по траве, всматриваясь во что-то у себя под ногами.
На плоском выщербленном камне лежала ящерица, последняя осенняя ящерица грелась в последних теплых лучах. Она не шевельнулась, когда подошел Ларт. Она не убежала – возможно, не могла – когда он опустился рядом на землю и заглянул в крохотные глаза – сначала один, потом другой. На секунду мне показалось, что ящерицу и мага соединяет натянутая до звона нить; потом ящерица спросила:
– Кто это?
Может быть, это и не ящерица спросила, но я точно слышал голос – женский, низкий и напряженный.
– Легиар, – сквозь зубы ответил Ларт.
Ящерица рванулась:
– Что тебе нужно?
– Говорить с тобой, – отозвался Ларт, не отводя прищуренных глаз.
– Я не стану… – ящерица снова рванулась, сильно, судорожно; она явно пыталась вырваться из чего-то, мне не видимого, пыталась долго и отчаянно, пока не ослабла наконец и не застыла снова:
– Как ты смеешь?! – голос сорвался.
– Мне нужно тебя видеть, – сказал Легиар с нажимом. – Где ты?
– Дома, – прошептала ящерица.
– Веди, – бросил Ларт и взял ящерицу с камня.
Тут, наконец, вмешался Орвин:
– Я знаю, где это… Я бы привел!
Ларт наградил его до невозможности тяжелым взглядом.
Ее дом тоже стоял на пригорке, чуть особняком от прочего поселка. А сам поселок был мне хорошо знаком – на другом его конце жила моя подружка Данна, а хозяин здешнего трактира не раз угощал меня задаром. Небо, как давно это было!
Дом, опрятный и ухоженный, сжался и съежился перед приближающимся Лартом, а резные ворота почти по-человечески жалобно застонали под его кулаками.
Открыл немолодой уже мужчина, обеспокоенно оглядел пришельцев, нервно отвел со лба прядь длинных, с проседью, волос:
– Что вам угодно, господа?
– Нам угодно видеть Кастеллу по прозвищу Ящерица, – Ларт попытался отодвинуть его плечом, но стоящий в дверях не поддался и заступил ему дорогу:
– По какому праву вы входите в мой дом, не спросив разрешения? – говорил он тихо и внятно.
Легиар отступил и прищурился. Я в ужасе понял, что сейчас произойдет. Орвин тоже понял и рванулся, чтобы вмешаться, но не успел, потому что в этот момент за спиной хозяина дома встала женщина.
С первого взгляда обычная женщина, хозяйка в темном домотканом платье. Но тут же я понял вдруг, что это не просто пастушка или телятница – было в ней что-то внезапное, припрятанное, скрытое от посторонних глаз. Порода, наверное.
