Элизабет Мэй - Охотницы
И теперь я почти уверена, что знаю ответ. Кому Киаран принес свою клятву и почему он охотится на фей.
Мои веки наконец опускаются. Я пытаюсь открыть глаза, но не могу. Сознание уже затуманивается. Я еще борюсь со сном. Я должна задать этот вопрос.
— Ты так сильно любил своего человека? — спрашиваю я.
Он изумленно вздыхает. И шепчет так тихо, что я с трудом различаю ответ, прежде чем сон полностью поглощает меня:
— Я любил ее недостаточно сильно.
Глава 25
Я просыпаюсь от скрипа стула, который передвигают по деревянному полу. Потягиваюсь и открываю глаза, чтобы увидеть Киарана, который как раз собирается выйти из моей спальни.
— Ускользаешь не попрощавшись? — спрашиваю я.
Киаран замирает и поворачивает голову.
— Я не хотел тебя будить.
— Лжец. — Я поворачиваюсь на постели, для пробы, и радуюсь, обнаружив, что онемение прошло. Я чувствую себя… замечательно. И ничего не болит. — Как выглядит моя спина? Жутко?
Тяжелые подкованные сапоги Киарана ступают бесшумно. Он приближается к кровати и садится рядом со мной.
— Проверь сама.
Когда я сгибаю руку, чтобы осторожно прикоснуться к ранам, то ожидаю найти толстые швы, пересекающие следы когтей, и скользкую от крови плоть. Вместо этого я ощущаю сухую кожу с гладкими, едва ощутимыми шрамами на тех местах, где несколько часов назад были раны. Новые рубцы неотличимы от старых и дополняют коллекцию шрамов, которые уже испещрили мою спину.
— Что… — Я тянусь, чтобы снова к ним прикоснуться. Боже, даже на покрывале нет крови! — Как ты… — Я смотрю на Киарана. — Какое-то фейское лекарство?
Он пожимает плечами. Не обращая на него внимания, я отбрасываю покрывало к ногам. Все порезы, которые я заработала, пробираясь по каменистому пляжу, зажили. Стертая кожа и сорванные мозоли на моей руке разгладились. Даже раны на предплечье, там, где зубы cù sìth оцарапали меня, превратились в шрамы. Все синяки, зуд и боль исчезли.
— Ты хочешь сказать, — говорю я сквозь сжатые зубы, — что это зелье было у тебя все время?
— Конечно, — невозмутимо отвечает он.
Я помню ночи, когда добредала домой после нашей ночной охоты, покрытая кровью, своей в основном. Когда едва добиралась живой, и Деррику приходилось будить меня каждые несколько часов, чтобы убедиться, что я не умерла. Я залечивала свои раны втайне и боролась с болью, которую усиливали слои одежды и корсетов.
Киаран мог избавить меня от этой боли, но вместо этого заставил терпеть ее. Вся симпатия к нему из-за его смертной возлюбленной мигом проходит, и я остаюсь один на один с ярким напоминанием о том, что он действительно может быть холодным ублюдком.
— И ты ни разу не ощутил потребности им воспользоваться, — говорю я дрожащим голосом, — во время всех тех ночей, когда я зарабатывала десятки ран?
— Этот случай был особым, — говорит он, — поскольку яд убил бы тебя.
— Удивлена, что ты этого не позволил, — огрызаюсь я.
И вновь вижу злость Киарана. Как отражение собственной. Только моя ярость горячая, а его отличается самым леденящим из видов холода. Температура в комнате падает, и, когда я вдыхаю, легкие сводит холодом.
— А что бы ты предложила в те, прошлые разы? — говорит он. — Чтобы я уносил тебя от каждого встреченного монстра? — Он медленно приближается, пока мы буквально не сталкиваемся нос к носу. — Чтобы я окутывал тебя своей защитой до тех пор, пока ты не сможешь вздохнуть и шевельнуть даже пальцем, чтобы защитить себя?
— Не преувеличивай! — рявкаю я.
— Я тренировал тебя для боя, — говорит он. — Когда мы сражались с sìthichean, как думаешь, у меня были при себе эти флаконы? Были игла и нить под рукой? Целительство не входит в число моих способностей, поэтому я учил тебя переносить боль.
Но мне уже безразличны его оправдания. Я должна узнать, что еще он от меня скрывал.
— Скажи мне кое-что. Как давно ты знал, что печать на грани разлома? — Когда он не отвечает, я спрашиваю снова: — Как давно ты знал?
Он сжимает зубы.
— Еще до нашей встречи.
— Тьфу!
Я толкаю его в грудь, скатываюсь с постели и усаживаюсь за рабочий стол. Если я ничем не займу руки, то могу поддаться соблазну выстрелить в него из электропистолета.
Я хватаюсь за наполовину законченный плечевой упор для звуковой пушки и вгоняю отвертку в одно из отверстий.
Киаран не удостаивает мою задумку даже взглядом.
— Ты считаешь, что было бы лучше, если бы я сказал тебе? Ты была поглощена горем. Ты не была подготовлена. Когда я встретил тебя, ты не умела пользоваться даже клинком.
— Боже, ты сегодня щедр на комплименты!
Его высокомерный взгляд оценивает меня с головы до ног.
— Daoine sìth будут слабее всего в момент, когда только выберутся из холмов. Это лучшее время для атаки, а ты до сих пор недостаточно сильна, чтобы биться с ними.
Мое тело замирает, шуруп выпадает на стол из застывших пальцев.
— Недостаточно сильна? — переспрашиваю я. — Я думала, что чуть раньше вполне показала, на что способна.
— Ты единожды превзошла меня, Кэм. Ты правда думаешь, что сможешь победить сотни тренированных daoine sìth?
Я едва понимаю, что он говорит, помимо слов «недостаточно сильна».
— Недостаточно сильна?
Только я начала думать, что вернула контроль над собой, как он тут же лишил меня самообладания, и мне снова приходится бороться с созданием внутри, которое больше всего на свете хочет сражаться с ним, пока мы оба не станем обессиленными и израненными.
— Нет, — говорит он. — Пока нет.
Я срываюсь. Я хватаю электропистолет со стола. Веер проводов расцветает, когда я целюсь в незащищенное место, которое, я знаю, он сможет залечить. И я спускаю курок.
Киаран гораздо быстрее. Он блокирует выстрел рукой и крепко зажимает капсулу в кулаке. Он спокойно смотрит на меня — примерно секунду. А потом шипит от боли и, разжав кулак, роняет капсулу на паркет. Фигура Лихтенберга возникает на его ладони, змеится от ожога в центре до самого запястья.
Киаран потрясенно смотрит на меня. Он редко так явно проявляет эмоции.
Я откидываюсь на спинку стула, моя ярость сыта. Кажется, я донесла свою мысль. Снова.
— Мой выстрел не убил бы тебя, но, думаю, боли вполне достаточно.
Я не знаю, чего жду. Раздражения, возможно. Или того, что он недовольно нахмурится и снова обзовет меня дурой. Чего я не ожидаю, так это того, что он рассмеется. Не мелодичным и слишком красивым смехом фейри, которым привык меня смущать, а искренним смехом, от которого на щеках появляются ямочки, что делает его весьма похожим на человека.
