Наталья Шнейдер - Двум смертям не бывать
— Где чье добро помните? Разбирайте.
Проку с передушенных курей немного, но хоть на суп сгодятся. Среди разношерстного барахла, что крестьяне мигом потащили обратно в дома, помимо еды нашлась и домашняя утварь и даже богато вышитые женские рубахи, что хранятся на дне сундука, переходя от матери к дочери, и надеваются только на праздники. Хлодий брезгливо поморщился: хуже сорок каких, тащат, что поярче а зачем — бог его знает. Кивнул своим:
— Кошельки с них соберите. Нечего добру пропадать.
— Они эти кошельки здесь набили. — Крикнула какая-то женщина. — Наше это.
Хлодий окинул взглядом толпу, углядел бабенку, что старательно пряталась за спину кряжистого мужика. Чистая, целая одежа, а на мужике так и вовсе сапоги. Хотя какая разница, впрочем, насколько зажиточны те, кого ограбили?
— Староста где? — поинтересовался юноша.
Тот самый, кряжистый, в добротных кожаных сапогах растолкал толпу, поклонился.
— Мой господин хотел сегодня поговорить с тобой об оброке и барщине. Я сочту деньги прямо сейчас, при всех, и ты скажешь ему, сколько отнять от назначенного оброка.
Мужик снова поклонился. Довольным он, правда, не выглядел — ну да бог с ним. Хлодий подумал, что за самоуправство, похоже, все-таки нагорит, впрочем, снявши голову по волосам не плачут, и начал пересчитывать деньги. После вчерашней головоломной задачки сущая ерунда. Закончив, спрятал кошель за пазуху, выпрямился в седле, отгоняя подступившую дурноту. Еще немного продержаться. Об обратной дороге даже не хотелось думать.
— С этими что делать? — спросил кто-то, указывая на понурившихся разбойников.
Толпа, собравшаяся вокруг, снова загудела.
— Да вздернуть, и вся недолга!
Один из грабителей бухнулся в земной поклон:
— Не губи!
Хлодий помотал головой, отгоняя ощущение, будто все это уже когда-то было и снова повторяется, как в дурном сне. Вспомнил, и едва не застонал.
— Так что делать-то? — повторил воин.
Тот, что упал на колени, продолжал талдычить о пощаде, остальные двое молчали. Снова отчаянно разболелась нога, хотя только что казалось, что хуже некуда. Хлодий знал, что делать, но… Он зарубил бы этих троих в бою не задумываясь — если бы смог одолеть, конечно. Он знал, что они заслужили смерть. Но приказать повесить безоружных язык не поворачивался. И отпускать их было нельзя. Отдать крестьянам, и пусть делают, что хотят? И он будет не при чем, совсем не при чем, это все чернь…
— Что тут творится? — раздался сзади знакомый голос, и оруженосец едва не запрыгал от радости. Наконец-то! Господин здесь, вот пусть он и решает. Он всегда знает, как правильно.
Толпа расступилась, пропуская Рамона. Тот подъехал ближе, окинул взглядом происходящее, поняв все без объяснений. Посмотрел на Хлодия:
— Я оставил тебя за старшего. Заканчивай, что начал.
Хлодий судорожно глотнул воздух, словно ему, а не этим предстояло вскоре болтаться в петле. Так нечестно! Да, ему пришлось решать самому, потому что господина не было рядом, но сейчас-то? Сейчас, когда Рамон — вот, рядом, почему именно он, оруженосец, должен… Он попытался поймать взгляд господина, но тот смотрел куда-то на облака, словно происходящее на земле не стоило внимания. Юноша снова мотнул головой, в этот раз отгоняя усиливавшуюся дурноту, прикусил губу, глядя на разбойников. Выдохнул тихо, почти шепотом:
— Повесить.
Веревки нашлись тут же. Видимо, разбойники прихватили чтобы увязать добытое добро, да не успели. Солдаты перекинули петли через ветви росшего тут же тополя. Хлодий подобрал, хотел было сказать, что поедет, пусть заканчивают и догоняют, но чужая рука перехватила удила. Он вскинулся, встретился взглядом с Рамоном.
— Еще не все.
На глаза навернулись слезы. Так нечестно! Хлодий моргнул, прошептал — вслух не получалось, перехватывало горло.
— В прошлый раз ты сам уехал… не стал дожидаться.
— Думаешь, я уехал потому, что боялся увидеть дело рук своих?
— Я не трус!
— Разве я сказал, что ты трус?
Хлодий встретился со взглядом господина — холодным, точно серый весенний лед. И как той ледяной весной захолонуло внутри от сознания, что Рамону было просто все равно, будут ли жить те, кого он просто-напросто не считал людьми. Каким же глупым он был тогда дома, когда просил о милосердии. Жалеть можно равных, ядовитое насекомое милосердия не заслуживает.
Впервые за сегодня Хлодий обрадовался тому, что болит нога, а перед глазами пляшут разноцветные мушки. Как хорошо, что можно думать только о боли. Звон в ушах заглушает крики толпы, а сквозь серую пелену почти не видно, как руки повешенных скребут по горлу, пытаясь сорвать петлю. Как дергаются ноги в последней попытке обрести опору. Как по земле растекается лужа. Можно не видеть, и не думать о том, как на самом деле выглядит право господина казнить и миловать.
Он прождал бесконечно долгие минуты, пока повешенные перестанут дергаться, тронул поводья:
— Возвращаемся.
И сделал вид, будто не заметил, как люди сперва посмотрели на господина и только после того, как тот едва заметно кивнул, развернули коней.
— Хлодий, Бертовин — останьтесь. — Приказал Рамон. — Остальные — домой, нас не ждите, садитесь за обед. А мы пока со старостой поговорим, как собирались.
Оруженосец, вспомнив, вытащил из-за пазухи кошель, в двух словах объяснив, что к чему. Господин коротко кивнул, не пересчитывая бросил деньги в седельную сумку. Спешился:
— Ты, значит, староста.
— Да, господин.
— Что ж, веди в дом, не на улице же о делах говорить.
Мужик засуетился, поминутно извиняясь и винясь за мнимую скудость, повел в дом. Хлодий кое-как сполз с коня. Тут же оказавшийся рядом отец подставил локоть. Хлодий еле слышно поблагодарил, и похромал вслед за господином.
Деревянная лавка показалась истинным даром господним — наконец-то моно было сесть, успокоив ноющую ногу. Та самая горластая бабенка засуетилась, накрывая на стол и тоже поминутно винясь — мол пусть господа не обижаются, отобедают, чем боги послали. Боги послали томленую в печи капусту, хлеб и варево вроде пива, только без хмеля. Хлодий кое-как впихнул в себя угощение — подумать только, полчаса назад он был действительно голоден, и приготовился слушать. Дурнота потихоньку отступала. Если он и в самом деле хочет быть хорошим господином, надо смотреть во все глаза, слушать и мотать на ус. Правда, сейчас Хлодий не был так уж уверен в том, что по-прежнему хочет принять эту землю под свою руку. Разбираться в податях, носиться выбирая, какой участок земли распахать под озимые, и куда пустить овец, водить копье в походы по приказу сюзерена и даже после самого тяжелого перехода не ложиться, пока самый никчемный из людей не будет сыт и обихожен. Стоит ли оно того? Спросить было не у кого: Рамон скорее всего даже не поймет сути вопроса — он родился господином и умрет им, не представляя для себя иной доли. А самому Хлодию — нужна ли эта ноша, которую на него просто взвалили, точно на вьючную лошадь и приказали — вези. Точно так же, как с той вьючной конягой зная, что — вывезет.
