Лорел Гамильтон - Глоток мрака
– Будто на него сшито, – сухо отметил Дойл.
Портниха поправила щупальцем аккуратный пучок каштановых волос и уставилась на Дойла всей силой взгляда – глаза у нее были оливково-зеленые, с намеком на карий и серый, а вокруг зрачка – почти золотые. Самый близкий вариант к многоцветным глазам сидхе, который только может быть у человека. Мирабелла была высока и красива, и двигалась с очень прямой, непривычно изящной, идеальной осанкой – явно у нее под платьем был корсет. Само платье было из XIX века, очень темного, почти до черноты, зеленого цвета, подчеркивавшего зелень ее глаз. Историческим образцам повседневного платья не соответствовали только рукава – собранные фонариком у плеча и расширенные книзу, так что они спадали каждый раз, когда она поднимала руки. При этом обнажалось щупальце – оно начиналось как минимум от локтя.
– Мирабелла, ты его шила нарочно для Мистраля? – спросил Шолто.
Она не взглянула на царя, продолжая возиться с плащом – пожалуй, больше походившим на мантию.
– Я поведала вам мой сон, ваше величество.
– Мирабелла! – произнес Шолто с предупреждением.
Она повернулась, нервно стрельнув в него глазами, и развернула к нам Мистраля – словно на оценку. Он ее возню терпел без возражений. Андаис любила наряжать своих стражей для торжественных обедов, для балов, для собственного развлечения. Мистраль привык к тому, что его суждения не спрашивают, когда дело касается нарядов. Но Мирабелла в сравнении с Андаис была куда как профессиональней. Совсем другой класс.
На Мистрале были черные штаны, заправленные в сапоги высотой до колена. Вместо пояса Мирабелла повязала широкий синий шарф, отлично оттенявший лунно-белую кожу голого живота. Густо-синий плащ открывал грудь во всем ее бледном мускулистом совершенстве. Прав был Шолто, сказав, что Мистраль будет выглядеть настоящим вождем варваров.
– Этот плащ шился не на мои плечи, Мирабелла, – сказал Шолто со значением.
Она пожала плечами, и по этому движению я решила, что под рукавом у нее человеческое плечо, ну или во всяком случае нечто более твердое и «костистое», чем щупальце.
Все-таки она повернулась к царю – в ее ясных глазах не было ни злости, ни раздражения, – и упала на колени, разметав пышные верхние юбки и сверкнув черной нижней.
– Прошу прощения, ваше величество, но гордость взяла надо мной верх. Если Благие после стольких лет увидят плоды моих трудов на ком-нибудь, кроме вас, я хочу, чтобы они были потрясены. Я хочу, чтобы они увидели, какие наряды могли бы они получить из двух моих умелых рук, если бы Таранис не отнял у меня одну из них.
На один вопрос я ответ получила. Когда-то у Мирабеллы были две руки.
– Ты, наверное, ночь напролет шила этот плащ и наряд для Дойла.
– Разве вы запамятовали, ваше величество? Этот красный костюм я шила для вас, но королеве он не понравился, и вы его больше не надевали.
Шолто нахмурился, но потом с улыбкой качнул головой.
– Она сочла его слишком ярким для своего двора. Слишком Благим, как она сказала. Совсем забыл.
Дойл был одет в красное – чистый алый цвет, такой контрастный на его черной коже, что почти больно становилось от этой красоты. Куртка больше походила на современный деловой пиджак, за исключением цвета и силуэта. Покрой подчеркивал широкие плечи и узкую талию – спортивный крой, как называют его в магазинах. Имелись и соответствующие брюки, в которых Мирабелла сделала несколько защипов на талии, чтобы они сидели лучше, но бедра алая ткань обтягивала как перчатка, переходя ниже в небольшой клеш и красиво спадая на пару блестящих черных мокасин.
Рубашку она подобрала шелковую, льдисто-серую, одинаково хорошо подходившую и к красному костюму, и к коже Дойла. Она даже привела женщину-летуна себе в помощь, и они вдвоем заплели его волосы в длинную косу. Летунья щупальцами вплела в нее алые ленты, и теперь коса спускалась почти до пят, перевитая алыми спиралями.
– Плащ мне помогала сшить Уна. Она стала настоящей мастерицей. А я завидую, что у нее столько умелых рук. – Она показала на летунью, заплетшую косу Дойла.
Летунья, тихонько стоявшая у стены, отвесила поклон.
– Ты слишком добра, госпожа.
– Я хвалю тех, кто заслуживает похвалы, Уна.
Уна даже покраснела – порозовела белая кожа ее подбрюшья.
– Меня поразило, что вам так быстро удалось изготовить обувь для Мистраля, – сказала я.
Мирабелла удивленно глянула на меня:
– Нога у них почти одного размера. Как вы смогли на взгляд определить, что сапоги новые?
– Я помогала стражам выбирать обувь в магазинах Лос-Анджелеса и навострилась определять размер на глаз.
Она улыбнулась почти застенчиво:
– У вас хороший глаз.
Я едва не сказала «спасибо», но подумала, что не знаю, как давно Мирабелла поселилась в стране фейри. Наши старожилы могут счесть «спасибо» оскорблением. Так что я ответила:
– Стараюсь не ошибаться. А платье, которое вы сшили для меня – само совершенство.
Она улыбнулась, по-настоящему польщенная.
– Но сапоги – не твоя работа, – сказал Шолто.
Она помотала головой.
– Я их выменяла.
– У лепрекона, – сказал он так, словно существует только один лепрекон. Это не верно. Не так много лепреконов в Новом Свете, но несколько наберется.
Она кивнула.
– Так ты все же станешь с ним встречаться? – спросил Шолто.
Она залилась краской.
– Он любит свою работу, как я люблю свою.
– Он тебе нравится, – сказала я.
Она бросила на меня нервный взгляд.
– Кажется, да.
– Ты знаешь, что законы слуа не предписывают, кому с кем спать, – сказал Шолто. – Но этот лепрекон сотню лет за тобой гоняется, Мирабелла. Я думал, он тебе неприятен.
– Так было, но... – Она развела в стороны руку и щупальце. – Но, кажется, больше я не нахожу его неприятным. Мы беседуем о шитье, а еще у него телевизор есть. Он мне приносит модные журналы, и мы их обсуждаем.
– Он нашел путь к твоему сердцу, – подытожил Дойл.
Она хихикнула и улыбнулась. А я догадалась, что часть своей платы лепрекон уже успел получить.
– Видимо, так.
– Тогда у тебя есть мое благословение, не сомневайся. – Шолто улыбался.
Но ее лицо вдруг помрачнело.
– Тулли ухаживал за мной сто лет. Он был настоящим джентльменом и никогда не задирал нос, как некоторые, кого я не буду называть.
– Как Таранис, – сказала я.
Я произнесла это имя совершенно спокойно. Кажется, какое-то душевное онемение у меня осталось, и, наверное, это даже хорошо.
Она резко глянула на меня, но потом ее лицо смягчилось.
– Не сочтите за дерзость, царица Мередит, я слышала, что он сделал с вами, и сочувствую вам всей душой. Его много лет назад надо было окоротить.
