Алекс фон Готт - Белый Дозор
Боригнев, отличавшийся быстротой и острым чутьем, первым заметил висящего на дереве человека. Ни слова не говоря, он снял с себя свое оружие, прислонил лук к могучей корабельной сосне и, подойдя к ней вплотную, поднял руки, прижался к стволу-исполину ладонями, щекой, затем и весь, целиком, так, словно хотел слиться с деревом. Тело его обвилось вокруг сосны, и Боригнев стал по спирали (и притом очень быстро) подниматься. Голова его была приподнята, неестественная сила двигала его вперед по мокрому стволу. Тело его вытянулось, две ноги словно слились в единый хвост.
Со стороны подъем Боригнева напоминал точь-в-точь змеиное скольжение, и досужим зевакам, случись они в том месте, оставалось бы только гадать, каким образом этот человек может так двигаться по отвесному стволу и при этом не упасть. Какова была сила, удерживающая Боригнева на сосне? Никто не ответил бы зевакам, ибо мало кто был в состоянии ответить на этот вопрос верно, а тот, кто знал правильный ответ, обычно с зеваками не разговаривает и без особой нужды им не показывается.
Добравшись до ветки, на которой висел Виктор, лучник-змей ловко переполз на неё, прополз до места, где застряла нога Лёшиного шофера, и свесился вниз, приблизив лицо к лицу Виктора, внимательно вгляделся в него, обнюхал (!) и только после этого утвердительно кивнул и зычно прокричал:
— Эй, парни, я нашел! Спешите сюда, становитесь под сосной, сейчас я вам одного опущу!
На его призыв поспешили трое, в том числе и Живосил. Боригнев, проявив недюжинную силу, освободил Виктора и теперь удерживал тело шофера, ухватившись одной рукой чуть повыше щиколотки его прежде застрявшей ноги. До земли было несколько метров. Боригнев, обняв ветку ногами, свесился вниз и, казалось, вытянулся во всю длину своего немалого роста и даже как будто стал еще длинней. Поджидавшие внизу, с осторожностью придерживая голову и плечи Виктора, приняли его из рук лучника и уложили на плащ Добродея. Боригнев подтянулся, быстро переполз с ветки на ствол и, молниеносно соскользнув вниз, присоединился к остальным.
— Живой ли? — коротко спросил он у Живосила.
— Жив, что с ним сделается. У него на роду долгая жизнь написана. Нога вот только сломана и ребра кой-какие. Да и не в сознании он. Снится ему, что молод и гуляет сейчас со своей единственной любимой где-то вдоль реки, целует ее и просит стать его женой. Хороший человек, ничего не скажешь, — кивнул Живосил. — Однако пусть Вышата решает, жить ли ему или нет, то дело изначального.
— Поддержу тебя, брат Живосил…
Опираясь на свой посох, Вышата, который выглядел настолько скверно, что походил на покойника, медленно подошел к ним и склонился над лежащим без сознания Виктором.
— Второго не нашли? — глядя в одному ему ведомую точку на земле, спросил он и, не дожидаясь ответа, поднял голову к плачущему небу. — Ищите, найдите мне второго, это сейчас самое важное. Я чувствую присутствие живых, но не могу почуять умруна, это не в моей власти. Значит, тот, второй, мертв, и мертв недавно, душа его только на пути в Навье Царство, а с этого пути редко, но возвращаются. Это, если хорошо позвать, — подмигнул Вышата всем и никому. Тут за шиворот ему попало сразу несколько холодных капель, и Вышата с недовольным видом поежился. — Я не вправе вмешиваться в природные дела, но этот ливень снова разошелся не на шутку, и нам явно не в помощь, — проворчал он. — Пора с ним разобраться, иначе второго, да еще и умруна, мы в такой темноте никогда не сыщем. Вторь мне, Живосилушка! Совместно быстрей до кого надо допросимся.
Волхвы скрестили свои посохи и, слив голоса, заговорили, обращаясь к небу:
— Трисветлый Единый Даждьбоже, ниспошли нам милость твою и по воле своей запрети дождю лить с небес темных. Просим о том не ради хвальбы пустой, не ради гордыни, а ради дела, тебе угодного, благородного. Гой! — Волхвы стукнули своими посохами один о другой. Заискрило, словно при серьезном замыкании, над поляной сверкнула молния, гром — ответ Божий, раздался в небесах, упали с неба последние капли, и ливень прекратился. Облака разметал верхний ветер, показалась Луна, и сразу заметно похолодало.
— Морозеет, время уходит безвозвратно вместе с душой второго. Эй, не мешкайте там, ищите его, ищите! — вскричал Вышата, перевел дух и опустился на колени возле Виктора, положил ему на лоб свою старческую руку, всю в морщинах, с дряблой бледной кожей. Казалось, что Вышата вот-вот умрет, такое мучение и усталость были написаны на лице его, но рука волхва при этом была горяча, и тепло ее насыщало тело находящегося без сознания шофера. Лицо Виктора порозовело, он улыбнулся, как улыбается во сне ребенок.
— Вернись из садов Ирийских в Явь, человече, — прошептал Вышата. — Не гоже тебе раньше срока там оказаться. Праведностью своей помоги живущим спастись от черной воли. Сила моя, данная мне богами, сила Яри Светлой, Живы Мудрой и Яви, заклинает — тепло Солнца и ток Руды в жилах да вернутся в тело твое. Душа твоя да сойдет в тело, прошу о том у Предвечного Логоса силой слова моего.
Виктор «вернулся» очень быстро и ознаменовал свое возвращение из сумерек сознания оглушительным воплем, прокатившимся по лесу, взмывшим над деревьями и растворившимся в небесах. Вышата ласково потрепал его по щеке.
— Приветствую на грешной земле. Дважды рожденный ты. Хотя что же такое я несу? Прости. Я позабыл, что человек ты воинский, много в каких передрягах побывал, и рождений у тебя было вдосталь. Тем лучше. Умом, значит, не тронешься, как бывает с некоторыми. Насмотрятся «там» кой-чего, что им на вершок-то и покажут, а может, и менее вершка, а потом цоп! — хвать за перо и давай книжки писать бредовые… Писатели, за ногу их папашу, — ругнулся в сердцах волхв. — Но ты, — Вышата улыбнулся, — книжки, я вижу, писать не умеешь. Не по этой ты части.
— Вы тоже спаслись? — с вымученной улыбкой (шок отпустил, и все тело заболело разом) спросил Виктор, слух которого еще не вполне привык к земной тональности, поэтому смысл приветствия Вышаты до шофера попросту не дошел. Зато он сразу узнал пассажира с переднего места и тут же вспомнил про Алексея, сделал попытку подняться, но тело не слушалось, и из попытки встать ничего, кроме ослепительной вспышки боли, не вышло:
— Где Алексей? Мой шеф! Парень, с которым я летел?! Где он?!
— Пока не знаю. Но вскоре узнаю. Ищут его.
— Ах вот что! Ну, слава богу! — Виктор растратил в этой вспышке беспокойства остаток сил и уронил голову на плащ Добродея. — Значит, ищут. Значит, сел самолет все-таки. Хоть как-то, но сел. — Он, с трудом ворочая шеей, повернул голову, но угол обзора у него был совсем крошечным, и причиной тому оказался толстенный ствол сосны. Из-за него Виктор ничего толком не рассмотрел. Тогда он спросил у Вышаты, много ли погибших.
— Как тебе сказать? — Вышата сел рядом, на плащ (вот чудеса — земля холодная, уже пристылая от первых морозов, как всегда, ранних в этих широтах, а плащ и сухой, и лежать на нем — весь согреваешься, словно нежишься в теплой ванне у себя дома). — Как тебе сказать, чтобы ты не сильно расстроился? Вот ты мне прежде ответь, какая тебе разница, много ли погибло народу, коли сам ты жив и понимаешь, что спасут тебя, отогреют, исцелят? Разве не это для тебя самое главное, друг мой Виктор?
— Да я-то тут при чем? Я кто? Простой шофер. Сгину я, так невелика и потеря. Дети у меня пристроены, сами на жизнь зарабатывают. Жена моя, конечно… Она сильно переживать станет. Знает ведь, что никого, кроме нее, я никогда не любил, да и она тоже… Всю жизнь вместе, за руки держась, идем, будто иголочка с ниточкой, — улыбнулся Виктор. — Вот что для меня самое главное, простите, не знаю, как вас величать.
— Похвально, — с уважением склонил голову Вышата, — честное сердце, твердая рука, острый ум, преданная душа — вот ты каков. Редко встретишь среди нынешних людей, чтобы вот так, всё нужное и хорошее в одном человеке собралось воедино. Большинство всё под себя норовят сгрести, не разумея, что, чем больше отдадут другим, тем больше и себе получат. Эх люди, люди, все в воробья верят, что в рукаве у них, а синицу в небе и ловить не пытаются. Нет, ты не таков, — пристально посмотрев в глаза Виктору, с удовольствием констатировал старик. — А называй ты меня Вышатой. Во всяком случае, меня все так зовут, и это не вызывает во мне никаких противоречий.
Услышав это странное, прежде никогда им не слышанное имя, Виктор внимательно посмотрел на старика, не болен ли тот, не сбрендил ли, сверзившись с такой высоты и выжив, но увидел, что старик серьезен и в его необыкновенных глазах никогда не было места безумию. Тогда Виктора пронзила насквозь ужасная догадка, он сильно побледнел и тем немало обеспокоил Вышату:
— Эй, да ты что? Ты мне брось! Эдак ты бледнеть повадишься, так всю силу из меня выпьешь, я и до дому не дойду, придется ратникам меня вместе с тобой на руках тащить, а путь к Лечуньям, вишь ты, неблизкий. Дня в три, коли уложимся, считай, повезло нам, — словоохотливо и загадочно выразился Вышата, но Виктор смотрел мимо него, и взгляд его был полон печали.
