Марина Дяченко - Авантюрист
Она говорила так быстро и безнадежно, что я на минуту поверил.
– Кто может остановить его?
– Никто…
– Ты предлагаешь его удавить? Разговор заворачивал на четвертый круг. А потом я расслабился. Танталь пережила тяжелое потрясение, неудивительно, что вещи представляются ей в карикатурно-мрачном свете; я ни с того ни с сего вспомнил старосту из поселка, круглоголового, с широкими дугами лысых бровей. Староста, выпив лишку, принимался болтать цветисто и безудержно; у него был взрослый сын, у сына была жена, и у самого старосты жена была тоже, злющая, вроде песка в глазу, и невестка страдала под самодурьим гнетом, и вот с некоторых пор староста начал замечать, что жена вроде как подобрела и сонная ходит… Невестка, когда ее загнали в угол, призналась, что опаивает свекровь сонными травами – но староста не наказал ее, напротив, согласился с таким положением вещей, только строго-настрого велел беречься и не отравить до смерти…
– Он все-таки человек? – спросил я в пространство. – Чонотакс? Он человек все же, хотя и маг?..
Пожалуй, это было лучшее из решений. Оно спасало нас от смертоубийства, оно должно было обезопасить госпожу Торию Солль… и, если верить нервной Танталь, весь мир впридачу. Господин маг, опоенный снотворным, бесчувственный, лишенный воли – и разом с тем магической силы…
И вот теперь я тащил через лес волокуши, и, если память подвела меня и мы выбрали неправильное направление – с наступлением ночи сомнениям и раздумьям настанет логический конец, потому как явятся волки…
Танталь опять отстала. Алана брела рядом, сунув руки в муфту – видимо, Танталь отказалась от помощи; я подошел к распростертому на волокушах телу и наклонился над бледным лицом господина мага.
– Черно… Мы правильно идем? Молчание. Опущенные веки, страдальческая складка между голых бровей.
– Черно… Ты меня слышишь?
– Собака, – изменившимся голосом сказала Алана. Я осекся.
В морозном воздухе отдавался далекий, многоголосый собачий лай.
* * *Легко ли варить суп в кулаке? Хранить во рту смертельный яд, носить уголь за пазухой?
К ночи мы пришли на хутор, и наши денежки оказали магическое действие, да такое, что я на минуту ощутил себя настоящим колдуном. Нас приняли на постой, накормили, постелили постель и разогрели воды; я дал себе слово ни о чем не думать до утра. И заснул в объятиях Аланы, довольный, почти счастливый; и проснулся среди ночи, ближе к утру, у совершенной тьме.
За портьерой возилась, стонала сквозь зубы Танталь. Ей снились кошмары; ей снилось, как она бредет по Преддверью, а впереди маячит фигура, не вполне человеческая, исполинская фигура Стража, который одновременно и муж ее, Луар…
Алана тихонько сопела у меня над ухом; осторожно, боясь потревожить жену, я погладил укрытое одеялом плечо. Потом выбрался из постели, накинул на голое тело плащ, пробрался за портьеру. Танталь уже не стонала – но дышала тяжело.
Я постоял над ней – а потом, осторожничая и огибая углы, наощупь двинулся в соседнюю комнату.
Эта комнатушка служила, вероятно, помещением для прислуги; теперь на топчане в углу лежал, укрытый собственной шубой, господин Чонотакс Оро. На ночь я крепко стянул ремнями его локти, запястья, колени и щиколотки; не скрою, в какой-то момент мне ясно вспомнилось подземелье с бочками и ржавые цепи на собственных руках. Поделом вору и мука…
Я остановился в дверях, прислушиваясь и не улавливая дыхания. Или маги не дышат?
Молнию нельзя запрячь в повозку. Волка нельзя прикормить пирожками; где та грань, за которой Черно Да Скоро может считаться безопасным? Безобидный Чонотакс – мертвый Чонотакс?..
Я переступил с ноги на ногу. Мы слишком самоуверенны; мы почему-то решили, что действительно можем убить его, пока он беспомощен. А если нет? Если права Алана и для такого убийства нам понадобится «магический предмет»? К чему тогда все эти моральные дилеммы, мы сохранили ему жизнь не из благородства, а просто потому, что не умеем ее отнять…
Взять сейчас ремешок, приставить к его беззащитному горлу…
Противно. Если он захрипит и отправится к праотцам – кем я буду в собственных глазах? Ночным душителем безоружных?!
Не говоря уже о том, что Приговор Судьи…
За портьерой слабо вскрикнула Танталь.
– Ты скотина, – тоскливо сказал я безоружному врагу. – Что, что с тобой делать?!
Веселые путешественники. Мужчина, две женщины и с ними – пороховая бочка в человеческом обличье. Ни бросить, ни взорвать.
А на другой день наступила весна. Мгновенная, беспощадная; жители хутора брались за головы, рассказывая о снесенных паводком плотинах и мостах, о затопленных низинах и прочем стихийном ущербе. По оплывающему снегу нам удалось добраться до соседнего поселка – а там путешествие выдохлось само собой, потому что уже на следующее утро дороги сделались совершенно непроходимыми.
Денег у нас было в достатке. Мы сняли лучшие комнаты в гостинице и навели справки о местных знахарках. Знахарок оказалось сразу три, и две из них величали себя «колдуньями»; пределом их колдовского искусства было умение излечить от запора. Все три, не сговариваясь, предложили мне один и тот же набор трав – вероятно, еще в незапамятные времена их бабки воровали друг у друга рецепты. «Снульник», так назывался этот душистый сбор. «Только глядите, молодой господин, не перебрать бы – надолго заснете, не добудятся»…
Рецепт приготовления был прост. Не прибегая к помощи служанки, я заварил сонный сбор и процедил отвар через тряпицу – боюсь, что дурманящий дух растекся по всей гостинице.
Чонотакс не подавал признаков жизни. Зеркальце, поднесенное к губам, покрывалось испариной – и только. Из чайника с широким носиком я вливал в его приоткрытый рот ежедневную порцию «снульника» – от одного запаха можно было лишиться чувств.
– Не переборщи, – говорила Танталь сквозь зубы. Распутица тем временем окончательно расквасила дороги, снег сходил, обнажая раскисшую глину. Разговорчивая хозяйка все чаще заговаривала со мной, расспрашивала, куда благородные господа держат путь, и не нужен ли лекарь «тому господину, что из комнаты не выходит». Слуги уже поглядывали с любопытством; в гостинице сложно хранить тайны. Я запретил горничным прибирать в Чонотаксовой комнатушке, якобы затем, чтобы не беспокоить больного – но на самом деле боясь, как бы посторонний взгляд не наткнулся на ремни, которыми этот болезненный господин связан.
В комнатушке, где помещался господин маг, не было камина. Я заметил, что Танталь избегает вносить туда свечи и не разжигает огня в присутствии Чонотаксова безжизненного тела.
– Разве ему не все равно? – спросил я с долей сарказма.
Она не ответила.
Мы проторчали в гостинице почти две недели; и хозяйка, и слуги, и весь поселок опротивели нам до невозможности. Черно Да Скоро отсыпался – ежедневная порция снульника делала свое дело; когда любопытная служанка вопреки запрету сунула нос в его комнатушку, глазам ее предстало зрелище совершенно мирное – человек изможденный, конечно, и лысый, но зато спокойно спящий под покровом черной шубы. И служанка, удовлетворенная, понесла уже прочь пищу для новых пересудов – как вдруг по дороге ей встретился я, раздраженный, злой и беспощадный.
Надо ли говорить, что с каждым днем настроение мое делалось все хуже и хуже; надо ли говорить, что невозмутимая покорность господина мага волновала меня больше, чем волновали бы попытки к бегству. Надо ли говорить, что не служанка была повинна в моем раздражении – но, поймав ее на проступке, я не стал сдерживаться. Я сообщил ей, что господин, который спит в запрещенной для прислуги комнате, болен неизлечимой болезнью, первым признаком которой является облысение, что любопытная служанка может рыть могилку для своих роскошных волос – вскоре они выпадут один за другим, и череп служанки будет в точности похож на череп вышеназванного господина. Что болезнь заразна, и, не исключено, все родственники служанки заболеют тоже; не помню, что я еще говорил, но бедная девушка сползла на пол в истерике. Полчаса гостиницу лихорадило – изо всех углов мерещились женские всхлипы; спустя еще полчаса ко мне явилась хозяйка, непривычно холодная и неприветливая, и сурово просила покинуть гостиницу как можно скорее. Потому как за распространение всяческой заразы сажают в тюрьму, потому как у нее, хозяйки, есть управа на всяких проходимцев, повинных в морах и поветриях, и если мы не подчинимся – она упечет нас в яму и велит спалить наше барахло.
Я поспешил на конюшню, где давно уже договорено было о покупке лошадей – конюх шарахнулся от меня, выставив перед собой кнут. Видимо, весть о ползучем облысении облетела поселок быстрее, чем известие о пожаре. Я проклял собственный язык; по счастью, ни Алана, ни Танталь не стали меня упрекать. Обе тихо радовались возможности убраться из постылой гостиницы. Времени было едва за полдень, дороги уже не так хлюпали под ногами, я рассудил, что мы с трудом, но доберемся до какого-нибудь хутора раньше, чем сядет солнце.
