Ростислав Левгеров - Тысячеликий демон
В конце концов, он пришел в порт. Бордель с интригующим названием "Две блондинки" все так же процветал, на это указывали выбеленные стены и яркая вывеска, на которой, как и следовало ожидать, были изображены две обнимающиеся нагие девицы. К удивлению нашего героя, встретивший его у дверей вышибала – темнокожий лысый потный детина с большим серебряным кольцом в ухе, – грубо послал Хаука куда подальше.
– Но я Хаук, – вежливо улыбаясь, сказал он. – Мой родной дядя владеет этим заведением.
– А я Оторви Голова, – невозмутимо отвечал ему детина. – Такое имя мне дали на Южных островах за то, что я голыми руками отрывал головы врагов и бросал их в море, на съедение акулам. Я оторву и твою голову, придурок, если ты сейчас же не успокоишься.
– Но…
– Аилла не может быть твоим дядей, так как ему никак не больше тридцати, а тебе уже все пятьдесят. Проваливай. Или покажи, сколько у тебя денег, – добавил Оторви Голова, чуть смягчившись.
– Я хотел всего лишь повидать Роока, – упавшим голосом произнес Хаук.
– Этот вонючий ублюдок! – неожиданно заорал гигант. – Ты знаешь, где он?!
– Нет… – испуганно ответил Хаук.
– Он должен моему хозяину сто золотых! Передай ему, если его увидишь, что он умрет, если не вернет долг!
– Но как? – пятясь, спросил Хаук. – Ведь я не знаю, где его искать…
– Ублюдок обитает где-то в трущобах Гатии, – взявшись за бороду и призадумавшись, сказал Оторви Голова. – Поговаривают, живет у дхенов…
Хаук растерянно брел вдоль набережной, скользя по осклизлой булыжной пристани, не замечая суетящихся вокруг людей, что бегали туда-сюда, толкая его и ругаясь. Жара стояла невыносимая; в порту пахло рыбой и дегтем; вся береговая линия, конец которой терялся где-то на горизонте, заполнилась многочисленными суднами: галерами, фрегатами, кноррами северян, рыбацкими лодками – шаландами и кочмарами, чёлнами и ладьями алар и дубичей. Хаук внезапно остановился, любуясь открывшимся перед ним видом – лес мачт и снастей, стаи чаек и глупышей, оглушительно гогочущих в небе, толпы людей, самых разных национальностей, в самых странных и диковинных одеждах, – всё это завораживало и ужасало.
Его опять кто-то толкнул, и так сильно, что он чуть не свалился в воду. Но он вовремя ухватился за промасленный пеньковый трос, обмотанный вокруг причальной тумбы; другой конец швартова удерживал небольшой барк, выкрашенный в черный цвет.
– Убери руку, погань! – услышал Хаук крик с корабля. – Иначе получишь болт в лоб!
Хаук поднял голову, увидел круглолицего бородатого мужика с арбалетом в руке, поспешно отпустил трос, взглянул на измазанную руку и вытер её платком. И тут он слегка разозлился.
– Я найду его, – решительно заявил Хаук самому себе и отправился в Гатию.
Гатия находилась на задворках Вередора, на юге. Это был квартал, или даже городок, приютивший все отбросы общества. Здесь очень много проживало чернокожих бхунов – жителей Южных островов, сородичей Оторви Головы; деханов – их диаспора была также весьма многочисленна; встречались здесь и вересы, и кочевники и все остальные понемножку.
Путь туда был далек, и Хаук нанял рикшу, который домчал до Гатии за два часа. Извозчик, молодой тархав, раскрасневшийся и запыхавшийся, получил деньги за поезд, сунул их за пазуху, и убежал, перед этим мельком взглянув на Хаука и покрутив пальцем у виска.
Хаук улыбнулся, глядя, как торопливо засеменил прочь парень, отпил из фляги, поправил шляпу, и вступил в город нищих. Он находился здесь впервые, и квартал сначала удивил его – перед ним был район, мало чем отличавшийся от других жилых районов Вередора: улица, с накатанной земляной дорогой, по бокам одно– и двухэтажные глиняные или кирпичные дома. Местное население – низкорослые, сутулые, угрюмые люди, проходили мимо и не обращали на него никакого внимания. Несколько раз он пытался заговорить с кем-нибудь, но неизменно натыкался абсолютное равнодушие; его как будто не существовало.
– Ну и ладно, – пробормотал Хаук. – Пойду вперед…
Итак, он пошел, как и решил – вперед, но, пройдя несколько шагов, заметил, что рядом с ним идет ребенок – тощий пацан лет восьми, конопатый, лопоухий, в одних только грязных и очень больших штанах. Пацан, сунув руки в штаны, с любопытством поглядывал на Хаука.
– Меня зовут Чен, – предупредил он обязательный вопрос. – Заплати мне как следует, и я покажу тебе всё, что пожелаешь.
– По рукам, – согласился Хаук. – А если обманешь?
– Все зависит от размера платы.
Хаук остановился, развернул мальчика к себе и посмотрел ему в глаза.
– Думаешь, я тебе поверю?
Чен стойко выдержал взгляд, и ответил:
– А ты стреляный воробей. Хорошо. Золотой. И все будет честно. Даю слово. Слово честного вора.
– Даю два золотых, – сказал Хаук и полез в карман. – Вот тебе серебряный икабей в качестве задатка, больше у меня с собой нет. Остальное дома. Дам адрес, когда я тебя отпущу. Даю слово.
Мальчик недоверчиво прищурился и почесал ухо.
– Деньги неплохие… Ты ведь знаешь, мы тебя из-под земли достанем.
Хаук рассмеялся.
– Знаю. Пойдем.
Чен отошел на два шага назад и внимательно осмотрел своего нанимателя.
– Почему-то я тебе верю, – сказал он, задумчиво потерев подбородок. – Ладно, пошли.
Но перед этим Чен забежал в ближайшую таверну, купил там бутылку молока и овсяную лепешку и стал жадно поедать это, быстро шагая вперед, посматривая по сторонам и расспрашивая Хаука.
– Куда идём?
– К дхенам.
– Что, друга ищешь? – понимающе улыбнулся Чен. – Тогда готовься к худшему. У этих козлов помереть недолго.
Они долго петляли по грязным закоулкам, шли мимо свалок и деревянных заборов, за которыми были горы мусора с копошащимися там людьми и собаками. Вскоре они вышли к небольшой речке, которую какой-то ученый, словно в насмешку, назвал Сияющей. Так она и именовалась во всех картах, но местные звали её просто – Вонючка. Они остановились на возвышенности – единственном на всю округу пустыре, где ещё встречалась хоть какая-то растительность, да и то, этой растительностью являлись примятая трава и заросли крапивы.
Здесь изумленному взору Хаука открылась удивительная картина. Перед ним раскинулись, а вернее расползлись трущобы – море жалких и убогих хибар, лачуг и шалашиков, облепивших Вонючку, будто мухи навозную кучу.
Все домишки были как один – землистого цвета, ветхие, покосившиеся, слепленные непонятно из чего: из тонких прутьев и соломы, из кусков ржавого железа, из брезента… Улиц не существовало – сплошная тесная масса собачьих конур, между которыми, по обыкновению, громоздились отбросы. Ближе к реке трущобы нарастали, словно океанская волна; над самой водой возвышались хлипкие многоэтажные постройки, опиравшиеся на какие-то полусгнившие шесты, торчавшие прямо из мутной воды.
