Лариса Петровичева - Роса и свиток
— Зачем?
— Ну как зачем… Шлюхи ведь их не носят. Кругов Заступника им не полагается…
Свист лезвия повторился, и Петрик заорал во всю глотку. Его обожгло болью от лопатки до лопатки, и по спине потекла кровь. Это моя кровь, подумал Петрик, не переставая верещать, это меня сейчас свежуют, как свинью. Меня, Фрола Петрика, капитана охранного отряда его величества. Этого просто не могло быть — но это было.
— Она не была шлюхой, — сказал второй — тот, которого декан инквизиции назвал Алеком — и предложил: — Наставник, вы лучше подождите меня в карете. Я постараюсь побыстрее.
— Да не спеши, — откликнулся декан все с тем же стылым равнодушием мертвеца. — Служенье муз не терпит суеты…
Петрик услышал удаляющиеся шаги. Потом хлопнула дверца — видимо, Торн сел в карету. Рука невидимого Алека похлопала Петрика по окровавленной спине, и лезвие снова принялось за работу.
Глава 11. Карнавал
Спустя две седмицы все охранцы Луша, которые терзали Хельгу Равушку, были мертвы. Их, изуродованных и повешенных, находили в самых разных местах: на окраинах столицы в домах, отведенных под снос, в парках, а последнего, Вертуша-младшего, обнаружила государыня Гвель под окнами своей опочивальни, и ее вопли и слезы перебудили весь дворец. Уголовное судопроизводство Аальхарна причисляло висельников к самоубийцам — поэтому семерым мертвым охранцам было отказано даже в достойном погребении: под плач детей и вдов их закопали в общей яме за воротами кладбища. Следователи сбились с ног в поисках убийцы или убийц, но вполне предсказуемо ничего не обнаружили. Преступник отлично умел заметать следы.
После похорон Вертуша-младшего Луш внезапно оставил столицу и уехал в Гервельт, где, запершись в своих покоях, напился до зеленых кизляков, полностью перекрыв свои прежние достижения на этом поприще. Ему было страшно. Луш прекрасно понимал, кто стоит за этими смертями, но вместе с тем он не мог предъявить Торну никаких официальных обвинений в убийствах. Это означало бы собственное признание его величества в смерти девчонки.
После того, как Фрола Петрика сняли с дерева в загородном парке, Луш установил за деканом инквизиции плотный негласный надзор. Естественно, следившие не обнаружили ровным счетом ничего предосудительного: ночи, когда охранцы Луша умирали один за одним, господин декан проводил в объятиях своей новой пассии, имея превосходное алиби. Единственным, что насторожило государя при прочтении доносных отчетов, был тот факт, что после убийства Вертуша-младшего Торн снял со своего счета довольно значительную сумму золотом — однако сам по себе этот факт ничего не значил. Господин захотел порадовать фаворитку очередным камешком, мало ли…
Камешек как раз и обнаружился — лебединую шею Софьи Стер украсил кулон с изумрудом размером с куриное яйцо. Когда государыня Гвель увидела декана со спутницей на карнавале, то по изменившемуся выражению ее лица Луш понял, что у супруги опять случится разлитие желчи от досады. А завидовать в самом деле было чему — украшение на шее девушки оказалось очень достойным. Впрочем, о бесценном камне Луш подумал уже постфактум, когда поздней ночью готовился ко сну в своих покоях — а пока он стоял в центре пышно украшенного зала и смотрел сквозь прорези маски на гостей. Каких только личин тут не было! Духи небесные едва не парили над паркетом на огромных белоснежных крыльях, морские девы в разноцветных рыболовных сетях на голое тело кокетничали с языческими воинами в высоких шлемах, а от цветов, тропических птиц и диких животных вообще было не протолкнуться. Среди роскоши карнавала Софья — без маски, в изящном, но простом платье — казалась самим воплощением искренности, чистоты и правды. Луш откровенно ею любовался — так не могут оторвать глаз от произведений гения, так смотрят на цветущее весеннее дерево после долгой холодной зимы, думая одновременно обо всем и ни о чем, не говоря ни слова и понимая всей душой: как хорошо, что я еще не умер, как хорошо, что я до этого дожил.
Луш никогда не испытывал никаких романтических чувств. Натура ли была такова, или воспитание, но он оставался холоден ко всем тем эмоциям, что так красочно описывают поэты, и в юности, когда все перебаливают восторженной любовной лихорадкой, не получил иммунитета к этой болезни. Даже с собственной супругой у него никогда не было ничего, хотя бы близко похожего на пылкую и страстную любовь. В один прекрасный день отец сказал, что пора жениться и назвал имя Гвели, девушки из благородного древнего рода, жених и невеста обменялась портретами и парой любовных писем, наскоро состряпанных по шаблону и с грамматическими ошибками — и довольно, пора венчаться. Все строго и спокойно, по старинному брачному обычаю, все как у людей. Теперь же собственный благоговейный трепет почти пугал его — Лушу казалось, что если он подойдет к этой девушке, дотронется до нее, возьмет за руку, не говоря уже о большем, то у него просто остановится сердце.
Он как никто другой имел все права на эту красоту. Государю великой державы не принято отказывать, ни в коем случае — да он и не сделал бы с ней ничего дурного. Разве садовник, холя и лелея драгоценную розу, думает о том, как сломать ей стебель или оборвать лепестки? Ни в коем случае. Поэтому Луш испытывал значительный моральный дискомфорт, глядя, как его розой владеет — другой. Государь люто ненавидел декана инквизиции, и у него в душе все переворачивалось и кипело от гнева, когда проклятый Торн с полным на то правом брал Софью за руку, обнимал ее в танце, что-то небрежно говорил, а девушка слушала, кивала и улыбалась той тихой особенной улыбкой, что словно озаряла ее лицо теплым ласковым светом. Это ненадолго, думал Луш, с усилием отводя взгляд от Софьи и раскланиваясь с многочисленными настырными придворными, которые его совершенно не интересовали. В нем словно пробудилась темная уверенность в том, что нужно просто наложить лапу и прорычать: мое! — и чудесная роза будет расти в его саду.
Пока государь размышлял о том, как бы спровадить Торна с карнавала куда подальше, окаянный декан что-то сказал Софье на ухо и оставил ее развлекаться в одиночестве, с твердой уверенностью двинувшись в сторону фуршета. Луш пылко возблагодарил Заступника — вин на столах было довольно, значит, декан, истинный поклонник выпивки на дармовщинку, на своих ногах оттуда не уйдет — и, выждав некоторое время для приличия, отправился к девушке. Софья тем временем успела выскользнуть из бального зала на лестницу и с искренним интересом рассматривала мраморные статуи античных богов и героев, которые во множестве украшали коридор и лестничные площадки.
