Диана Удовиченко - Враг империи
– Но… это о любви демона к земной женщине!
– И ради нее он стал человеком, – сказал юноша.
Жрец пробежал глазами страницу. Это было неслыханно! Кощунственно! Греховно! В романе рассказывалось о взаимной страсти демона и человеческой дочери. К тому же там прославлялась магия, описывались сущности мрака, высказывалось еретическое предположение о существовании других миров! И что самое страшное: все это было написано талантливым человеком. Книгу хотелось прочесть до конца, невольно читатель начинал испытывать сочувствие к темной твари и грешнице, вступившей с ним в лугопротивную связь. Падерик захлопнул тяжелый том.
– Великий отец! – возмущенно произнес Ермия. – Этот человек виновен в самом страшном грехе. Он своими книгами наносит огромный урон нашему народу, вкладывая непотребные знания и идеи в умы добрых лугиан. А если представить, что этот роман будут читать юноши? Ведь это заставит неокрепшие души усомниться в правдивости Древней книги! А его сочувствие к демону? Восхищение магией? Все грехи, известные миру, воплотились в этом лживом романе.
– Да почему же лживом? – возмутился Жастин.
– Потому что лживо все, что противоречит Древней книге! Я прошу высокий суд приговорить Жастина Бельфа к смертной казни через сожжение!
Падерик с удовольствием выполнил бы просьбу Ермии. Но время для решительной расправы с еретиками еще не пришло. Народ был недостаточно запуган, а верных псов вроде самого обвинителя слишком мало. Поэтому он ласково предложил писателю:
– Покайся, сын мой. Откажись от своих заблуждений. Отрекись от них, и Луг явит тебе свою милость.
– А не является ли лжесвидетельство грехом? – прищурился Жастин.
– Э—э… Конечно, сын мой. Это – один из самых страшных проступков.
– Тогда ни от чего я не отрекусь, – вдруг успокоившись, ответил юноша.
Падерик вздохнул: потерянный для храма и людей человек! А жаль! С таким талантом мог бы славить Луга и жить припеваючи! Что стоило ему отречься от своих книг? А теперь…
– Суд выносит решение, – провозгласил он. – Жастин Бельф признается виновным в еретических суждениях. И приговаривается к сожжению… – (Зал ахнул), – его лугопротивных книг, – невозмутимо продолжил Великий отец. – Сам же преступник будет присутствовать при сей символической казни. После чего отправится в тюрьму на пять лет. Имущество его переходит в собственность храма.
Писателя, так и не понявшего, за что же его наказали, увела стража. Падерик поднялся из—за стола. День прожит не зря. Сделано много полезного, угодного Лугу всеблагому. Зерна уронены в благодатную почву. Скоро, очень скоро они дадут первые всходы…
* * *Я на всякий случай сотворил первое пришедшее на ум заклятие, которым оказался, конечно, огненный шар. Мало ли что ждет нас за этими клятыми воротами? Однако человек, поочередно оглядевший меня, мрачного Дрианна, окровавленного мастера Триммлера, не выпускавшего из рук оторванную кисть Добба, и невозмутимого Лютого, не проявлял никаких признаков враждебности. Постойте… человек? Я ожидал увидеть какое угодно чудище: еще одного дракона, трехголового монстра, сгусток энергии, наконец, но только не такого обыкновенного мужчину. Не очень молодой, но еще и не старый. Среднего роста, обычной комплекции. Я хотел бы сказать, как это принято: «но вот глаза у него были…» Что—нибудь про хищный блеск или там нечеловеческую проницательность. Нет, обычные такие глаза, светло—карие, небольшие, окруженные короткими ресницами. И вообще, лицо невыразительное – увидишь и не запомнишь. Прямой короткий нос, тонкие губы, впалые щеки, загорелая кожа. Волосы то ли блекло—русые, то ли седые. Ничего из ряда вон выходящего в его облике не было. Лоб только очень высокий, да морщины резкие, какие бывают у людей, часто находящихся на ветру и солнце. Одет он был в подобие охотничьего костюма – серая рубаха и такого же цвета штаны, заправленные в мягкие сапожки. В общем, вид его меня разочаровал. Мужчина перевел взгляд на единорога, некоторое время смотрел ему в глаза, потом коротко кивнул. Благородное животное вздохнуло и медленно удалилось в лес. Рыжие звери, напротив, выбежали из—за деревьев, где прятались до сих пор, и весело заскакали к воротам. Человек наклонился к тому, кто подбежал первым, и осторожно, без улыбки, погладил мягкую, бархатистую на вид спинку существа. Радостно взлаяв, зверюшки сделали круг по площади и скрылись в джунглях. Потом изначальный (если это был он, в чем я очень сомневался) осторожно обошел нас и двинулся по площади, осматривая выгоревшие пятна на земле.
– Смотри, – Лютый толкнул меня в бок.
Там, где ступала нога этого молчаливого человека, пепел скрывался под веселой зеленью молодой травки. Мужчина дошел до раздавленного, искореженного тела Зарайи и остановился над ним. Над трупом заклубился голубоватый дымок, и он начал медленно погружаться в землю. Вскоре на месте упокоения капрала поднялись красные цветы. То же самое произошло, когда изначальный (теперь я уверовал, что это именно он) подошел к тому месту, где дракон испепелил Йока. После этого молчаливый человек вернулся к нам и уставился на мастера Триммлера. Протянул руку с раскрытой ладонью. Гном сначала ответил ему злым взглядом, не понимая, чего от него хотят. Но потом все же неохотно расстался с останками Добба. Изначальный устроил оторванную кисть капрала на месте его гибели, и с ней произошло то же самое, что и с телом Зарайи. Затем мужчина молча прошествовал обратно в ворота. Мы с Лютым недоуменно переглянулись, пожали плечами и отправились за ним. Мастер Триммлер с Дрианном тоже. Как только мы вошли внутрь, сияющие створки бесшумно затворились, а перед нами предстала чистенькая улица, застроенная небольшими аккуратными домиками из светлого камня. Вслед за своим молчаливым проводником мы шли по гладкой утоптанной дороге. Я оглядывался по сторонам. Городок как городок. В маленьких двориках, вокруг посыпанных разноцветными камешками дорожек, буйно цвела сирень. Или что—то очень на нее похожее. Из распахнутых окон доносились аппетитные запахи готовящейся еды. Похоже на небогатые улицы Виндора, мещанскую слободку. Мимо проходили люди – мужчины и женщины, все почему—то в возрасте лет от восемнадцати до пятидесяти, наверное. Ни стариков, ни детей я не заметил. И еще одна странность, которую я положил в копилку своей памяти, чтобы потом на досуге повертеть ее в сознании: здесь были представители самых разных национальностей. Гордо прошествовал немолодой эмиратец в полосатом халате, пробежала вертлявая молоденькая парганка, на пороге своего дома приветствовал нас вежливым поклоном смуглый юноша с шаджабом на голове, похожий на жителя пустыни. Все эти люди, не проявлявшие особого интереса к нашим персонам, но приветствовавшие нас, как старых знакомых, почему—то молчали. И тут я понял, что кажется мне неестественным в этом городке: вокруг стояла почти абсолютная тишина. Во время нашего молчаливого шествия Артфаал сидел у меня на плече, впившись когтями в рубаху, и с любопытством сверкал по сторонам желтыми глазами.
