Марина Дяченко - Пещера
Вот как называется это ощущение. Острое сочувствие, переходящее в жалость.
– Павла… Посмотри на меня.
Она удивилась. Пожала худыми плечами, угрюмо уставилась ему в глаза, словно бы желая сказать: ну и что?
Глаза у нее были усталые. Измученные глаза, но совершенно ясные. И на дне их сидела искорка того огня, что так ярко светился в день их последней встречи, когда Кович хотел полюбопытствовать насчет дефлорации…
Присутствие Тритана Тодина. Раман ощутил его, как холодный ветер в спину. А может быть – это и действительно был ветер, сбивший с веток на землю холодные капли прошедшего дождя…
Здесь он, Тодин. Она с ним видится… И может быть поэтому еще жива.
– Ты совершенно здорова, Павла, – сказал он, переводя взгляд на мокрый куст сирени.
Молчание.
– Ты здорова… Как я. Как он. Он приходит к тебе каждый день?
– Опять будете говорить гадости? – спросила она устало.
– Я старый и опытный… сааг. Я умею отличить здорового человека от больного… Что они с тобой делают?! Калечат? Посмотри на себя в зеркало…
– Не красавица, – сказала она глухо. – Что дальше?
– Они НЕ ЛЕЧАТ тебя, Павла! А что они делают – спроси у Тритана… Ты знаешь, что он сокоординатор Познающей Главы?! В его-то годы – и такой пост! Знаешь?
– Нет, – сказала она после паузы. – Ну и что?
– Ничего, – он желчно усмехнулся. – Ничего, Павла. Вокруг тебя… вспомни, это ведь я видел серую машину с балкона. Вокруг тебя какая-то… вспомни сама. Зачем тебя позвали принимать участие в этих… тестах? Это точно были тесты?
Павла открыла рот, чтобы ответить резко и однозначно – но вдруг осеклась; о чем-то вспомнила, подумал Раман тоскливо. Вспомнила что-то важное, но мне не расскажет. Убедит себя, что это не имеет отношения к делу…
– Павла…
Но она уже решила сменить тему разговора.
– Вы все-таки будете ставить «Первую ночь»?
– Да… но с другим финалом.
Она смотрела непонимающе.
– С печальным, трагическим финалом, Павла. Это не будет сказкой, в которой добро победило зло… Все будет, как в жизни.
В конце аллеи показалась медсестра; Раману померещилось, что она напугана. Что она с ужасом смотрит на сидящую на скамейке парочку, и даже хочет подойти – но в последний момент изменяет решение, уходит, скрывается среди зелени.
Любопытно, что парк пуст. Такое впечатление, что среди всех возможных пациентов только Павла пользуется правом свободного выгула… На особом положении?..
– Зря вы это делаете, – сказала Павла устало. – Зря вы… Ради чего?
Он решил было, что ее по-прежнему оскорбляет идея постановки о Пещере, и даже открыл рот, чтобы возразить – но Павла продолжала, и он не стал ее перебивать.
– Ради чего?.. – повторила она с обидой. – Был бы спектакль… о победе человеческого. О том, как… короче говоря, о том, что называется любовью… А так что будет? Скандал? Эпатаж?..
– Урок, – сказал Раман неожиданно для себя. Слово само сорвалось с его губ, тяжелое, как молот. – Урок… потому что все мы, все, кто ходит под Пещерой, позволяют себе забывать о ней. А я хочу напомнить: каждую ночь любой из нас может совершить… проснуться рядом с мертвым телом любимого человека.
Павла молчала. Не опуская глаз.
– Я не хотел тебя расстраивать, – сказал он тоном ниже. – Но ты спросила – зачем… С тех пор, как я познакомился с тобой… с тобой-сарной, мне очень хочется сказать все… что я думаю. Я имею на это право, правда?..
– Кто виноват, что вы сааг? – спросила она глухо.
– Охотятся все, – сказал он убежденно. – Схрули всех мастей, тхоли – друг на друга…
– Зачем твердить об очевидном? – она опустила глаза. – Зачем лишний раз напоминать о смерти, и так все знают…
– Я хочу сказать, – повторил он упрямо. – Я хочу рассказать всем, как проснулся однажды и смутно вспомнил вкус крови, и как звонил одной знакомой девушке, пытаясь проверить, не под ее ли подъездом остановилась сегодня труповозка…
Павла вздрогнула:
– Это что, правда?!
– А с какой стати мне врать?
Некоторое время они смотрели друг на друга. Сквозь разрывы туч пробилось солнце, и по всему парку побежали вперемешку пятна света и пятна тени.
– Павла, – сказал Раман тихо. – Я не знаю, зачем мне это нужно. Слава? Скандал? Да, конечно…
– Погодите…
– Нет, это ты погоди, Павла. Если ты встретишь в Пещере саага…
– Я не встречу!!
Он тут же пожалел о своих словах. Она сделалась бледная, как сахар.
– Не встретишь, – сказал он успокаивающе. – Я сказал так, к примеру… ТЫ не можешь встретить саага. Но если бы твоя сарна случайно на него наткнулась…
– Нет, – Павла упрямо не желала рассматривать такую возможность. Даже гипотетически.
– Ладно, – он вздохнул. И снова залегло молчание и длилось так долго, что солнце успело окончательно освободиться из объятий темных туч, и в парке сделалось почти жарко.
– Раман, – она начала с усилием, с запинкой, – вам не нравится, как устроен мир?
В конце аллеи опять возникла медсестра, и она была не одна; с ней рядом имелся молодой подтянутый парень в форме административной полиции.
– Знаю, что вы хотите сказать, Павла. Бесполезно? Ну и что? Я выскажу все, что думаю по этому поводу. В его, мироздания, смеющуюся харю.
– Вы не отвечаете за своего саага.
– Почему?!
– Потому что вы человек.
– Но сааг ведь тоже я! Почему он бродит по Пещере, не желая меня слушать? Почему он убивает тех, кого я… хорошо отношусь?..
Павла подняла глаза. Круглые, как блюдца. С широкими черными зрачками; красивые глаза, хоть и удивленные донельзя. И в черных очках усталости.
– А разве лучше было… если бы убивали… преследовали… вы… человек… сами?..
– Я был бы собой, – сказал он тихо. – Я мучился бы… тащил бы груз вины, но знал бы, что за каждую минуту моей жизни отвечаю Я САМ!
– Так не бывает, – сказала она убежденно. – Человек не может таскать своего зверя в душе… Носить в себе маленькую Пещеру.
– Так не бывает, – повторил он разочаровано. – Павла… Вообще-то, я рассчитывал, что ты меня поймешь. Видишь ли… больше, наверное, никто. Я думал… рассчитывал… на союзника.
– Да что я могу-то?! Хорошенький союзничек – психическая больная…
– Ты здорова.
Медсестра с молодым полицейским приблизились настолько, что парень смог узнать Ковича – ишь ты, театрал! – и покрыться румянцем.
– Раман… Я, может быть, поняла бы, но…
Она хотела еще что-то сказать, но промолчала. А жаль; она что-то важное хотела сказать. Так ему, во всяком случае, показалось.
Полицейский доброжелательно растянул губы:
– Прошу прощения, господа… Извините, господин Кович, у вас ведь есть разрешение… на территорию больницы?..
