Филип Пулман - Янтарный телескоп
Она решила просто срезать дерево и оставить один лак. На это тоже требовалось время, но, по крайней мере, у нее был швейцарский нож. Она принялась аккуратно состругивать дерево с края, стараясь не поцарапать лак сзади. В конце концов она сняла большую часть дерева, но осталось множество щепочек, накрепко приставших к пластине прозрачного твердого лака.
Она подумала: что будет, если размочить дерево в воде? Размякнет ли лак? Нет, сказал ее наставник, он останется твердым навсегда; но почему не сделать так? — и показал ей жидкость, хранившуюся в каменной чаше, объяснив, что она разъест любое дерево за несколько часов. По виду и запаху это была какая-то кислота.
Лаку она почти не повредит, а небольшие царапины легко поправить. Он заинтересовался ее проектом и помог осторожно смочить дерево кислотой, рассказав, что готовят ее из минерала, который находят на берегах мелких озер, где Мэри еще не бывала. Минерал размалывают, растворяют, а потом перегоняют раствор. Дерево постепенно размягчилось и отстало от лака, и теперь у Мэри была прозрачная желто-коричневая пластина величиной со страницу небольшой книжки.
Она отполировала тыльную сторону так же основательно, как лицевую, и обе теперь были плоскими и гладкими, как поверхность хорошего зеркала.
А когда посмотрела сквозь пластину…
Ничего особенного. Совершенно прозрачная, она давала двойное изображение; правая часть довольно близко к левой и градусов на пятнадцать выше. Мэри подумала: «А что, если смотреть сквозь две пластины?»
Она снова взяла нож и попыталась процарапать линию поперек пластины, чтобы разделить ее на две. Она проводила ножом по царапине много раз, время от времени правя нож на гладком камне, и наконец прорезала довольно глубокую черту, чтобы попытаться переломить пластину. Положила ее вверх чертой на тонкую палку и резко нажала на оба края, так, как делал, при ней стекольщик. Получилось; теперь у нее было две пластины.
Положила их одну на другую и посмотрела. Янтарный цвет стал насыщеннее; лак, как светофильтр, приглушал одни цвета и подчеркивал другие, так что характер пейзажа немного изменился, но странно: раздвоение исчезло, картина снова стала одинарной… И никаких намеков на Тени.
Она стала раздвигать пластины, наблюдая, как меняется при этом изображение. Когда они разошлись сантиметров на двадцать, случилась любопытная вещь: янтарная окраска исчезла, все приобрело нормальные цвета, только более сочные, яркие.
В это время подошла Аталь, посмотреть, чем она занимается.
— Теперь ты видишь шраф? — спросила она.
— Нет, но вижу другие вещи, — ответила Мэри и попыталась ей показать.
Аталь проявила интерес, но из вежливости, а не потому, что была захвачена этим исследованием, как Мэри. Вскоре ей надоело смотреть сквозь лаковые пластинки, и она уселась на траву, чтобы заняться своими колесами. Иногда мулефа ухаживали за когтями соплеменников, просто в знак дружелюбия, и несколько раз Аталь просила Мэри поухаживать за ее когтями. Мэри, в свою очередь, позволяла Аталь приводить в порядок свои волосы, и ей было приятно ощущать, как мягкий хобот подруги приподнимает и опускает пряди и массирует кожу на голове.
Мэри почувствовала, что сейчас Аталь хочет этого. Она отложила свои пластинки и провела пальцами по когтям Аталь и внутри колесного отверстия, более гладкого и скользкого, чем тефлон. Контуры его и когтя совпадали в точности, и, когда Мэри проводила пальцами внутри отверстия, никакой разницы в фактуре не ощущалось: мулефа и семенная коробка как будто представляли собой единый организм и только чудом могли разниматься и снова складываться.
Это занятие действовало успокаивающе и на Аталь, и на Мэри. Ее подруга была молодой и незамужней, а в их поселке молодых самцов не было, так что мужа предстояло искать на стороне. Поселки между собой сообщались мало, и Мэри иногда казалось, что Аталь обеспокоена своим будущим. Поэтому она не жалела о времени, проведенном с подругой, и сейчас с удовольствием очищала отверстия в колесах от набившейся туда пыли и грязи и смазывала душистым маслом когти, между тем как Аталь хоботом разглаживала ей волосы.
Удовлетворенная Аталь надела колеса и поехала готовить ужин.
Мэри снова занялась пластинками и сразу же сделала открытие.
Она раздвинула пластины сантиметров на двадцать, так, чтобы они снова дали яркое изображение, но на этот раз произошло кое-что еще.
Посмотрев сквозь них, она увидела окружавший фигуру Аталь рой золотых искр. Они видны были только через маленький участок пластины, и Мэри поняла почему: в этом месте она дотрагивалась до поверхности масляными пальцами.
— Аталь! — позвала она. — Вернись! Скорее! Аталь повернула и поехала назад.
— Дай мне немного масла, — сказала Мэри. — Смазать лак.
Аталь охотно позволила ей провести пальцами по поверхности отверстий в колесах и с любопытством наблюдала, как Мэри смазывает одну из пластинок прозрачным душистым маслом.
Потом она сложила пластины, потерла одну о другую, чтобы масло распределилось равномерно, и опять раздвинула сантиметров на двадцать.
Посмотрела сквозь них — все изменилось. Она увидела Тени. Если бы она была в Комнате Отдыха Иордан-колледжа, когда лорд Азриэл показывал фотограммы, сделанные на особой эмульсии, эта картина показалась бы ей знакомой. Куда бы она ни посмотрела, всюду было золото, как описывала Аталь, — блестки, где-то плававшие в воздухе, а где-то двигавшиеся направленно, потоком. А среди них тот мир, который она могла видеть невооруженным глазом: трава, река, деревья; но там, где находилось разумное существо, кто-нибудь из мулефа, рой блесток был гуще и двигались они энергичнее. Они отнюдь не скрывали форму тел, наоборот, выявляли ее четче.
— Не представляла, что это так красиво, — сказала Мэри подруге.
— Ну конечно, — ответила Аталь. — Удивительно, что ты их не видела. Посмотри на малыша…
Она показала на ребенка, игравшего в высокой траве, — он неуклюже прыгал за кузнечиками, вдруг останавливался, чтобы рассмотреть лист, падал, поднимался, подбегал к матери и что-то говорил ей, потом его внимание привлекала какая-то палочка, он пытался поднять ее и, обнаружив, что по хоботу ползут муравьи, взволнованно трубил… Вокруг него плавал золотой туман, так же как вокруг навесов, рыболовных сетей, вечернего костра, — более плотный, чем над ними, но ненамного. А еще он отличался тем, что в нем все время возникали маленькие потоки и вихри намерений, они клубились, разделялись, отплывали в сторону, исчезали, сменяясь новыми.
