Хаген Альварсон - Девятый Замок
— Дедушка, что у тебя с глазами? Ты плачешь?!
— Что? А, это… так, пыль…
Странно, ох как странно блестели глаза тысячелетнего Тора, когда его маленький внук ухватил рукоять меча, спавшего в камне и видевшего во снах битвы минувших лет. Слёзы радости и гордости освятили железные очи сурового старца. И то, что Борин не удержал меч, выронил с лязгом, отнюдь не уменьшило ни радости, ни гордости. Да и меч, казалось, не обиделся — смеялся звоном о каменный пол, предчувствуя потеху.
Борин держал чёрный меч, извлечённый из камня. Более тысячи лет назад отковали его в пламени земных недр багроволикие сварфы, прозванные кобольдами, сплавив воедино железо, ярость и боль, в дар Хрофту Хёльтурунгу, отцу Тора, ибо тот спас вождя сварфов Асвира от кровожадных грэтхенов, когда тот был тяжко ранен. Славно поорудовал им Хрофт, и многие поединки видел чёрный меч на своем весьма долгом веку…
Почему же — меч, а не излюбленный двергами топор или молот? Не трудно молвить. Был он выкован на погибель драконам, принёсшим столько горя племени Двергар, и чёрное лезвие испило тёмной крови не одного и не двух червей огнекрылых, погружаясь в их тела всем весом вплоть до широкой крестовины, как глубоко не смог бы ни один топор…
— Мой дед так и не открыл мне твоего имени, — обратился Борин к мечу. — Я же нареку тебя тайным именем Вергельд — Выкуп за Голову. Что скажешь, конунгов сын?
— Думается мне, — негромко ответил хёвдинг со страшной надеждой голосе, — что трудно было бы наречь его иначе.
* * *
Стражи в серых плащах стояли, сомкнув бердыши. Стояли и молча провожали глазами двух юношей, в чьих жилах кипела огненная кровь. Было им ведомо, кто эти двое, потому и свершили они преступление, пустив чужака внутрь. У молодых людей было дело. Дело, достойное жизни в веках.
Даже если скальды и переврут половину, а вторую — забудут.
Стражи смотрели вослед уходившим. Они видели, как рождается сага о мести.
Во тьме лежали Бюллейст и Бельвард, Хрофт и Хёльтур Высокий Дом, и Торин Кирка, отец Борина, погибший в горах. И многие иные. Завтра тут обретёт покой Тор. А сегодня Борин порвал связь поколений. Отсёк себя от древа рода своего. Ибо месть его была не за честь рода. И даже не за память Тора.
Это месть — самому Тору.
Покойные предки смотрели вслед потомку.
В мёртвых глазницах тлела бесконечная жалость.
* * *
— Ты простился с родичами? — Борин замотал меч тряпьём, которое выпросил у хозяев в долине (ножнами загодя обзавестись не подумал), и спрятал его в мешок.
— Да, — откликнулся Дарин. — Моему уходу только обрадовались.
— Тебя это также должно радовать, — Борин бросил взгляд на север, где в небо взвивался белым застывшим потоком Фьярхольм. — По тебе никто не заплачет.
— А по тебе?
Скальд смотрел на самую высокую гору. Видел башни на её вершине. Башни пустого замка. Он недолго будет пустовать, но сейчас там бродят по переходам лишь эхо, тени и одиночество.
— Быть может, есть один человек. Я должен это выяснить!
Сказав так, Борин-скальд покинул дом очередного хозяина в очередной долине и отправился в Эйтерхейм, в Дом Ожидания. Дарин ничего толком об этом не знал, но решил довериться житейской мудрости соратника. Годами они не слишком различались, но во взоре Борина Хёльтурунга было много того, чего в глазах Дарина Фаринга просто не могло быть. На него не возлагали надежд. И ему было плевать на прошлое предков. И ещё, конечно, у него не было ни такого деда, как Тор, ни такой бабушки, как Фрейя.
Фрейя, что сама ушла в сумрачный Эйтерхейм.
* * *
Эйтерхейм был жутким домом. Казался красивым и уютным, но то были красота и уют гробницы. Ибо туда уходили умирать — те, кто устал от жизни. Гости сего дома ждали своего смертного часа в роскоши либо в аскезе, смиренно либо с нетерпением, кто как умел. Принимали туда всех. Условие одно: назад, в мир живых, ходу уже нет. Многие жалели, что ушли в Эйтерхейм. Они умоляли, стенали, рыдали, но никто их не слышал. Таков был этот дом с душою склепа.
Гостей к ушедшим тоже не пускали. Почти. За редкими исключениями.
— Жива ль ещё Фрейя дочь Тьорви? — Борин небрежно достал кошёль серебра. — Я её внук.
Привратник зевнул.
— Да хоть сам Горм Харбард. У тех, кто сюда приходит, нет имён.
— Имена есть у всех, — возразил Борин. — Я не стану называть твоего имени в хулительном стихе-ниде, коли ты окажешь мне услугу и проведёшь меня к бабушке.
— Так ты скальд? — привратник опёрся на копьё. — А чем докажешь? Сколько ты знаешь кённингов… хм… ну хотя бы смерти?
— А сколько надо?
— Хотя бы семь.
— Изволь. Трупно-бледная, Владычица Тумана, Краснобровая, Синяя Старуха, Холодная Утроба, Всеобщая Мачеха, Судьба Людей, Дом Ворона, Жена Хельгрима.
— Хо-хо. Да ты и вправду скальд! Идём, только тихо.
"Не словом бы тебя потчевать, а пламенем битвы!" — зло подумал Борин.
Пламень битвы — кённинг меча.
* * *
Фрейя сидела во тьме, на холодном каменном полу. Был виден лишь её силуэт, но не облик. В этом неподвижном каменном изваянии уже ничего не было от бабушки Фрейи. Ни тепла голоса, ни ласки рук, ни огонька в глазах. Только холодная ледяная мудрость — и отрешённость. Фрейя говорила в пустоту, с пустотой, и хриплым был её голос.
И совсем-совсем чужим.
— Ты хорошо сделал, что ограбил курган, — звучали странные слова, словно бы из мира мёртвых. — Меч прадеда будет куда полезнее для твоего дела, чем любая другая железяка. Нелёгкий путь у тебя впереди. Однако ты исполнишь задуманное. Одному тебе не найти убийцу. Иди в Андарен, в самый дальний посёлок на север. Там есть приют безумцев. Осенней ночью там соберутся такие, как ты, и отправятся в страну заходящего солнца. А поведёт вас Лис, Медный Судья. Слушай его, он поможет. Не знаю, правда, что он за это возьмёт. Да он и сам до конца не узнает. О вашем походе не станут петь песен и слагать саг. Но подвигов и сокровищ вам хватит.
Ибо путь твой лежит — в Страну Мудрости и Смерти, в Девятый Замок.
А об Эвьон я ничего тебе не скажу.
И не проси о помощи Медноголового. Он ненавидит род твоего спутника. Ибо его род начал ту старую войну.
Иди же, Борин сын Торина сына Тора сына Хрофта сына Бюллейста сына Бельварда.
Иди.
Сага о Тидреке, сыне Хильда, и об Асклинге Пивной Бочке
Звуки рождались во тьме — во тьме и умирали. Острый нож терзал дерево, рвал волокна, оставляя на рейках ясеневой бочки руны. Пальцы уверенно сжимали костяную рукоять, ибо всё уже было решено, слово сказано, и назад дороги нет…
