Евгения Кострова - Лазурное море - изумрудная луна (СИ)
— Если кто-нибудь посмеет причинить тебе вред в мое отсутствие или притронуться к тебе, — он обнажил свои зубы, и на мгновение, ей почудилось, что она увидела, маску зверя. Анаиэль поднял указательный палец, направленный на нее, и возле ее ног в сизо-лазурных вихрях восстали гигантские черные львы, раскрывающие хищные пасти в громогласном реве. Стены содрогнулись и каменья на хрустальных люстрах зазвенели, когда драгоценные бусины сталкивались друг с другом, ловя фианитовые всполохи лучей, а морозный ветер поднял к потолку прозрачные кремовые занавесы. Их когти разломили камень под ее ногами с такой же легкостью, с которой она делала вдох, и каждая мышца в ее теле натянулась, когда звери возлегли возле трясущихся ног, обвевая хвостами щиколотки, посылая разряд дрожи по позвоночнику и до самой макушки. Иветта теснее прижала к себе лен, словно пытаясь спрятаться от медовых заостренных глаз, и через их голодные глаза, она видела бурю, сокрушающуюся у дальних берегов, что разбивала скалистые преграды.
— Они принадлежат тебе, как и все то, что сокрыто в символах на твоей коже, если научишься использовать мой подарок нужным и правильным образом, — заметил он, разворачиваясь на каблуках, одаривая ее строгим и внимательным взглядом, словно напоминая об осторожности.
— Не выходи из своих комнат, ни при каких обстоятельствах до тех пор, пока один из нас не вернется обратно на корабль.
— Почему Вы хотите так попасть в этот город, что уже стал пылью после пиршества дворян полуночи?
Иветта тяжело сглотнула, чувствуя образовавшуюся боль в горле, ставшую острым комом. Она знала, какими чудовищными могут быть существа темной стороны и как кровожадно и люто они способны утолять свой нескончаемый голод, насыщаясь кровью, как водою утолял жажду человек, как разливались рдяные реки, расходясь веерами по воздуху. Все эти годы она жила в долгом страхе, и когда мир накрывал полог ночи, Иветта слышала, как шепчутся призраки во тьме, раскрывая свои острые ряды зубов, впиваясь в человеческие сны, вкушая наслаждение и радость, отнимая волю к жизни. Видела существ собственными глазами, проходящими ордами вдоль пустынь на горизонте, и, исчезая в пыли и прахе, когда рассвет окаймлял горизонт, словно их закрывала шелковая пелена. Их всадники поднимали черные флагштоки, помазанные кровью и тенью, развевая черные флаги, расшитые золотом. Некоторые из отпрысков темной стороны походили на людей, настолько прекрасных, что сердце разрывалось от любви и тоски. При одном взгляде на их немыслимые лица, обрамленные сверкающими локонами, а глаза созданий сияли как звезды, и дыхание останавливалось. Праздники их, и великолепие музыки становились настолько завлекающими, что дети счастливым хороводом убегали во мглу, пересекая пустыни, отвержено ступая за чернильным караваном из теней и алых мантий, и агатовые гепарды везли их на своих широких спинах, звеня золотыми стременами, когда ноги их превращалось в месиво крови. И испробовав пищи иных, они забывали себя, становясь покорными рабами, что следовали любому велению их бессмертных господ, что надевали цепи на их шеи.
— Если я смогу спасти хотя бы одного человека, то для меня этого будет достаточно, — сказал мужчина, оставляя ее в одиночестве, и львы в последний раз, проведя по кафелю длинными и острыми когтями, растворились в знойных тенях, когда стеклянные двери с глухим стуком захлопнулись за его спиной. Иветта посмотрела на закрывшиеся двери огромной ванной комнаты, чувствуя, как внутри нее образовывается грусть. И тогда она поняла, что испытываемые чувства не принадлежали ей. Но причину невыносимой печали, от которой она повалилась на пол, прижимая ладони к груди, боясь, что в мгновение кожа разойдется, разрывая кости, Иветта узнала гораздо позже. В то время, когда вернуть потерянное уже было невозможно.
VI
Человек умирает в опьянении от вина; он беснуется в опьянении от любви.
ПифагорЭто был огромный амфитеатр, выполненный из темного оникса, переливающегося в свете лавандовой луны темно-аметистовыми и багровыми полосами, и, присмотревшись, можно было отчетливо разглядеть застывших диковинных птиц, что раскрывали пестрые златые крылья в безудержном полете, окаменевших барсов с белоснежной шкурой, поднимающиеся стебли и удивительные бутоны кровавого адониса и азалии. Сквозь прозрачный арочный купол проистекал горячий свет на благородные ложа, обитые дорогой материей красного и кремового тонов, насыщенного алебастра. И высокие тени высших чиновников и знатных купцов, работорговцев, прибывших с дальних окраин по воле своих влиятельных господ, падали на светло-малахитовый мозаичный мраморный пол. Зал был наполнен музыкой арфы и алмазных лютен с серебряными струнами и тяжелыми дымчатыми вихрями, поднимающимися из узких горл драгоценных сосудов с тонкой абстрактной резьбой, и сладкий дурман, что расслаблял и приводил в чувственный покой, распалял страсть, вздымал наслаждение, затрагивая каждую затекшую клеточку тела.
Айвен стояла за зеркальными стенами, закованная в металлические цепи, оставшиеся после тех девушек, что были заточены в оковы до нее, и на ржавых замках оставалась засохшая черная, как сажа и зола, кровь уже прошедших через ожидающий ее кошмарный и дикий сон пленниц. И ее кровь смешивалась с кровью ушедших. Девушка подняла голову, и искрящаяся горячая капля крови потекла вдоль ключиц и ребер от раскрытых ран на шее, обжигая внутренним жаром. Ошейник, что сжимал ее кожу, оставлял синяки и порезы, был тяжелым и широким, и каждый раз, когда она делала вдох горячий металл, стискивал горло, и боль становилась огненной. Так кожу облевали смертникам, ворам, отступникам и еретикам, кипящим маслом, так и цепи, что удерживали ее, словно животное обжигали чресла. Яркие кизиловые струи змеиными лентами облегали обнаженное тело, застывая темными бусинами на полной груди, скапливаясь внизу живота. Кожу покрывала лихорадочная влага, и иногда в дурманных видениях, ей чудилось, что на ее слабые плечи накинули содранную с плоти зверя шкуру. В длинном темном коридоре, освещаемом лишь одинокими факелами со слабым проблеском огня, стояла невероятная жара, и со злато-карих длинных ресниц падали соленые капли пота. Она облизывала губы, пытаясь сосредоточиться на красоте медленно заполняющегося зала. У нее горели глаза, живот скрутило спазмами от омерзительной по вкусу и несвежей полужидкой пищи, что залпом опрокинули в ее гортань, пока она тщетно пыталась вырваться из стальных рук стражников, крепко удерживающих ее за кисти и талию, способные в любой момент переломить поясницу пополам, как тонкие сухие ветви старого дерева. Она все еще продолжала делать короткие вдохи, питающие легкие горьким кислородом. Остальные женщины, что сидели в отдалении от нее и старались не смотреть в сторону проклятого чада, коей являлась ее сущность, прижимались друг к другу, дрожа не то от страха, не от усталости многих бессонных ночей и голода. Работорговля была одним из самых прибыльных доходов на черном рынке Империи, но если официальные торги проходили на грандиозных площадях славящихся блеском и роскошью городов, то в особняках, подобных этому, куда стекалась вся чернь высшего света, была полной противоположностью законности и справедливости, который так гордилась блистающая столица Сион. Здесь снабжали древними книгами темных заклинаний, подчиняющих детей ночного покрова, и многие привратники призывали на вечную службу самых страшных созданий, пришедших из глубин полуночи, не зная, какую возмездную плату запросят скрывающиеся за туманной завесой создания. В беломраморных павильонах, утопающих в красных лепестках пламенного ликориса, торговали величайшими орудиями прошлых столетий — остроконечными копьями, украшенных бриллиантовой резьбой, золочеными скорпионами, что одаривали молодостью своего носителя, бутылями из дорогого цветного стекла с дланью величественных князей, что властвовали на холодных северных окраинах. Здесь же и предлагали выкупить человеческий ресурс для удовлетворения наслаждения, обезображенной похоти, как мужчин, так и женщин. И даже сейчас, смотря сквозь витражное стекло, Айвен наблюдала за одной из девушек, что не так давно прозябала, умирая от жажды и внутреннего отвращения к ожидающему будущему, как та проходила сквозь многоярусные платформы, стараясь ступать как можно грациознее, так чтобы сквозь лоснящуюся ткань каждый мог упиться видом ее совершенной кожи, что некогда испещрялась ожогами от клеймивших палящих инструментов, обожженных в углях. На ней практически не было одежды, лишь полупрозрачная черная мантия, скрепленная золотым поясом из крупных изумрудных каменьев, и лишь два прямых лоскута прикрывали бедра и округлые ягодицы, на ключицах висело крупное аквамариновое колье, что впитывало в себя весь свет, что снисходил мощным потоком с готического нефа, увитого обелисками львов и драконьих крыльев, свирепых оскалов грифонов. Длинные карамельно-винные волосы опадали до самого пола, и лишь золотой венок лозы украшал ее чело, оставляя локоны, струиться карминовым течением, так бурная извилистая река бежит вдоль пологих хребтов и перевалов, подчеркивая сияние серебристо-прозрачных, как расходящийся на рассвете туман, глаз. С ней же были и остальные девушки — одни расположились на коленях мужчин, припадая алыми губами к подбородку покрытых густой щетиной с проблеском седины, и с изысканной легкостью преподносили к раскрытым устам пиалы с вином. Если они смогут продать свои тела хотя бы одному из благородных и богатых покупателей на сегодняшних торгах, то, возможно, их жизнь, хоть немного улучшится. Пусть они будут отдаваться самым жестоким мужчинам, самым унизительным пыткам на шелковых простынях, и какая бы боль не последовала за ласковыми истязаниями, они будут жить и вдоволь напиваться родниковой водой, а на их вечерних столах в общем гареме всегда будет горячий ужин, если ночью они смогут порадовать своих хозяев, и их не будет ждать расправа и публичная казнь.
