Евгения Кострова - Лазурное море - изумрудная луна (СИ)
Горячий и жгучий огонь сковывал мышцы, когда она кричала, отбиваясь от рук мужчины, что мягко удерживал ее за плечи. Сильные объятия, в которых она утопала и сгорала, как тонкие листы бумаги в палящем костре.
— Успокойся, — напряженным от мертвящего беспокойства голосом шептал Анаиэль, устало и измождено, лицо его было настолько бледным, что могло затмить образ полной луны в полночь. Ее всю затопляло пламя, а руки мужчины были столь обжигающими, что могли сравниться лишь с раскаленным железом. Иветта чувствовала его дыхание, как свое собственное, напряженность мышц крепких рук пронизывала каждый нерв, и удары его быстро бьющегося сердца в груди раскалывали грудную клетку, ее дребезжащие кости, казалось, что сама кровь протекала по велению его мысли. Связь между ними крепла, и корни произрастали в жилах, отравляя кровь, прозрачные ленты ростков огибали вены, впиваясь вечной стигмой в раздробленную душу.
— Больно, — вопила в изнеможении она, не замечая, как струятся, опадая кристальным дождем с дребезжащих ресниц слезы, когда его широкие ладони отпускали ее в ледяную ванну из розового мрамора.
— Знаю, милая девочка, — успокаивал он, гладя ее по мокрым волосам от крови, целительной рубиново-темной воды, и горячности соленых слез, которые он хотел собрать в свои ладони, чтобы позже раскаиваться за причиненные страдания, молить о прощении.
— Потерпи немного, — шептал и настаивал он, омывая окровавленные плечи талой водой, и чистота окрашивалась в рдяных разводах, когда красные клубы поднимались алыми пористыми облаками в водном потоке, схлынув с обнаженной спины. Он не рассчитывал, что она сможет проснуться настолько быстро, понадеявшись, что девушка пробудиться от видений после того, как рубцы священных надписей сойдут, когда он сможет исцелить глубокие порезы, нанесенные бриллиантовыми иглами.
— Все хорошо, — говорил он, когда она припала истомлено и пылко к его груди, зарываясь горячим лицом в прохладу его кожи, в месте, где шея сходилась с плечом, совершенно не заботясь о том, что предстала полностью нагой перед его открытым и чистым взором, слишком близко она стояла у края бездонной черноты, слишком сладок был голос смерти, когда она находилась у порога забытья, когда вороньи крылья ласкали лицо.
Когда боль начала затихать, засыпая, она почувствовала холодную волну ледяных вод, в которые ее окунули, дыхание выровнялось, и сознание возвращалось, но отбросить в сторону теплые и надежные объятия мужчины она не желала. Слишком истосковалась она по телесному прикосновению другого человека, почти забыв, какого успокоение другого существа.
— Обычно телесные руны наносят еще в младенческом возрасте, со временем добавляя больше орнаментов, означающих нечто особенное для человека, чтобы воспоминания сопровождали его на протяжении всей жизни, защищая и ведя по истинно выбранному пути, — говорил Анаиэль, растирая большим пальцам влажные темные брови, поражаясь угольной черноте длинных волос, протекающих вдоль ладоней, как воздух, что подчинялся его бессмертной воли. И солнечный свет лился на них со стеклянных потолков, когда он вдевал в ее волосы белые лилии, сминая прочь металлический аромат свежей крови. Ей чудилось, что их сплетенные тела окружают морские волны бледно-фиолетовые, одичалые валы тона розоватой гвоздики, девственной крови, когда своими длинными пальцами он расправлял густые волосы. Такие оттенки сгущаются над глубинами в знойный пожар летнего солнца, когда десница зари в апогеи небесной тверди.
— А порой, — с придыханием шептал он, заплетая ее волосы в тугую и красивую косу, поддевая пальцами искусные пряди, сотканные из мягкости звездного эфира и воздуха, мягко дотрагиваясь до кожи затылка, нежной, как у ребенка, — такие символы начертают на плоти друг другу суженые, поклявшиеся в верности и любви, длящейся за пределами самой смерти. И когда душа одного покидает телесную оболочку, то другой продолжает жить внутри своей второй половины, становясь цельной частью. Так ищущие друг друга в вечности, вновь воссоединяются.
— Все знают эту историю, — промолвила Иветта, погружаясь в воду, и ловя пальцами лепестки белой розы, окрашенные в ее крови. Она с внутренней отстраненностью раздавила лепесток, размазывая сок между пальцев, как если бы цветочный аромат мог поглотить всю свежесть воспоминаний о перенесенной боли. Анаиэль выдохнул, и воздушный вихрь, слетевший с его губ, обратил, воду в бассейне в чистую и прозрачную, горячую жидкость с еле заметным ароматом люпина, и Иветта могла уловить в яшмовых просветах, как поднимаются клубы пара.
— Однако, — возразил он, закалывая волосы бриллиантовой шпилькой, и она почувствовала по дрожи, что пронеслась вдоль хребта, что он улыбнулся, обнажая хищную сторону своей личности, — не все в нее верят.
Он приблизил свое лицо, так, чтобы пламенные уста коснулись подбородка, а руки его поднимались по плечам, касаясь ключиц и плутая вдоль окаменевшей в его ладонях шеи.
— Каждая верноподданная палящего солнца и огненной пустыни верит в эту легенду, жаждет отыскать своего любимого. Ты тоже отправилась в это опасное путешествие, чтобы встретиться со своей судьбой.
Иветта резко втянула в себя воздух, оборачиваясь и встречаясь с его жаждущим и пронизывающим взором, собрав всю внутреннюю силу и стойкость, но его глаза поглощали, поедали. Их неровное дыхание смешалось, и она онемела, воззрившись на его красивое лицо, которое могло прийти лишь в забытом и блаженном сне. Она еще никогда не была так близка к другому мужчине, к падению с обрыва. Желание прикоснуться было таким же отчаянным, как и жажда отринуть его образ из своих мыслей. Он обвел медленным взглядом ее застывший лик, наклоняясь, тогда как все, на что она была способна — взирать и ожидать с замиранием сердца, когда его губы задели ее дрожащие уста, когда его язык прочертил линию вдоль полной нижней губы, пробуя как некий диковинный нектар, привезенный из далеких окраин. Прикосновение было настолько легким, как последняя капля дождя, канувшая на скулу, очерчивающая контур лица слезою. Она не закрывала своих глаз, как и он безотрывно продолжал наблюдать за пораженным взором. Мужчина прижался лбом к ее горячему челу, задевая носом щеку, и проводя губами по еще мокрой кромке ресниц, испивая влагу, как драгоценное вино.
— Если бы я не поставил на тебе своих письмен, — произнес он тихим голосом, от которого она теряла рассудок, — тебя бы убили в первом же городе.
Он ухмыльнулся, проводя указательным пальцем по подбородку, упиваясь не то ее беспомощностью, не то откровенным сомнением, отражающимся в заворожительных малахитовых очах. Но если в улыбке заключалось коварство, то глаза были переполнены таким невероятным теплом и заботой, что они удушали ее изнутри.
