Войцех Жукровский - На троне в Блабоне
Каська с Мумиком появились в самое время: останься я дольше узником на дне каменного колодца в ожидании голодной смерти, я и вправду потерял бы сознание… Столь велика сила фантазии.
Я встал, поправил на плече ремень. Сумка на боку, ложка, всунутая в наполовину опростанную банку, звякала о края.
Как ноющая зубная боль, меня мучил вопрос: что дальше? Как выбраться, чтобы разыскать разобщенных облавой друзей… И я испугался, что Мумик и Каська вызовут меня надолго, выманят из подземелий королевского замка в Блабоне и я опять не скоро, очень не скоро смогу вернуться на реку Кошмарку в рощах Блаблации…
Я отстранил онемелых от удивления Касю и Мумика и на их глазах погрузился в темный, с затхлым воздухом подземный тоннель.
— За ним! — рвался Мумик. — Мы его еще догоним.
Умница Каська придержала пальцем за ошейник:
— Нельзя. Подождем, пока он сам нас не позовет. Ты же знаешь, он не выносит, когда ему мешают писать. Позовешь — и вспугнешь видение, слова-заклятия, которыми он оживляет своих героев. „Папа живет на пограничье двух миров, — говорит мама. — Никогда не известно, какой из них сегодня самый-самый настоящий, но важнее, скорей всего, тот, который ему одному принадлежит. Ты потерпи немного, он и нас введет в этот мир, всех им одарит“.
— А мне показалось, был так счастлив, когда мы ворвались, — упрямился пес.
— Похоже, мы ему и помогли… Но теперь надо оставить в покое. Это уж я знаю.
И Кася тихонечко закрыла дверь в комнату, где столько вечеров я провел, сгорбившись над пишущей машинкой.
— Его уже нет, отправился далеко-далеко. Пойдем, Мумик.
— Нет, он там, — упирался пес, доверяя своему носу. — Не слышишь разве, как стучат клавиши?
— Даже мыши знают: как раз тогда его и нету — и резвятся по всей комнате, а ты до сих пор веришь только тому, что есть на самом деле, что видишь и слышишь! Да, все это трудно понять такому простодушному псу, как ты, Мумичек!
Я не отзывался, притаился, за спиной открывался вход. Снова я в тесном тоннеле, со стен стекала влага.
Я напрягал слух, опасаясь встречи с облавой, но слышался лишь мерный плеск капель. Открытый сток, страшный колодец-ловушка, к счастью, остался позади.
— Не добра от худа ждать, — повторил я любимую поговорку петуха капрала Типуна.
Двигался медленно, нащупывая каждый шаг — что, если на выходе из подземелья подстерегает новая западня?
Передо мной маячило светлое пятно. Я сперва думал, померещилось, как вдруг путь мне перегородила дверь, обитая шероховатой от ржавчины толстой жестью. Из небольшого зазора сочился дневной свет. Я затаил дыхание и, как мне казалось, шевелился тихонько, словно мышка.
Подземный коридор кончался маленькой, странных очертаний комнаткой, я разглядел скамью, березовые метлы на крепких жердях, ивовые корзины и большую лопату — небольшой подручный склад под каменной винтовой лестницей. Наконец донеслись до меня и человеческие голоса, невнятное бормотанье, прерываемое зевотой.
Осторожно отковыривая пласты ржавчины, я увеличил дыру. Пнуть бы посильнее, отвалится целый кусок изъеденной влагой жести. Нечего ждать. Коленом я прогнул низ дверцы, жесть рвалась, как размокший картон. На четвереньках пролез в каморку. Корзиной прикрыл дыру. Схватил метлу и поволок за собой вторую корзину, через вытоптанный каменный порог перешагнул на улицу.
Я оказался в переулке, рядом с блабонскими воротами в оборонительной стене. Страж в шлеме и кольчуге дремал, опираясь на алебарду. Красное зарево бросало скользящий отблеск на выщербленные стены и верхушки деревьев, качающиеся на осеннем ветру и осыпающие листву. После грибной затхлости подземелья ветерок с Кошмарки одурял свежестью, я закрыл глаза и глубоко дышал.
— Эй! Рыжий! — крикнул стражник. — Убери здесь, листьев навалило и полно лошадиных яблок. Давно тебя поймали?
— Вечером, — бросил я небрежно и начал изо всех сил пылить, царапая булыжник метлой.
— Ты, рыжий! — поучал сонно стражник. — Мести надо по ветру, а не против, это же работа для дурака…
— Ладно, ладно… А я что делаю?
Рыжий — это я, благодаря мастерству бывшего короля. Открытые ворота так и манили. Я выглянул из ворот — дорога к березовым рощам и встревоженным осинам, а дальше темная зелень бора. Небо порозовело на утренней заре. Перистые облака на голубом небе предвещали ветреную погоду — добрый день для мельников, которые, покряхтывая, уже пускали свои ветряные мельницы, закрепляли брусом.
Я собрал мусор в корзину, забросил за спину — рукой удалось немного заслонить лицо — и направился мимо стражника. План простой: мести и постепенно удаляться от него, пока не окажусь за углом. А там только меня и видели.
Стражник косился на меня с подозрением — я затылком чувствовал его взгляды.
— Слушай, а ты не из банды отравителей?
— Что вы! Я честный пьяница, малость наскандалил, вот меня патруль и загреб.
— А я тебя на всякий случай, пожалуй, посажу под замок, — ласково объяснил он мне и подошел без опаски. Одним движением я нахлобучил ему на голову корзину, так что глаза запорошило листвой и сечкой из лошадиных торб. Пока отряхивался да протирал глаза, я сунул ему между ног черенок метлы и одним рывком повалил на мостовую — тупо звякнув, покатился шлем.
Я помчался улочкой. Махнул на дощатый забор и свалился в открытый курятник. К счастью, почти пустой — единственной курице было не до меня, она несла яйцо.
Стражник побежал было по улице, но, пока я решал, куда дальше, он лениво повернул обратно, опираясь на алебарду. Очень смахивал на пса, потерявшего след. Открытые ворота оставить не мог, а одному с засовом не справиться — не запереть обе створки ворот. На помощь не позвал — коллеги отсыпались после ночного дежурства, к тому же пришлось бы признаться: поймал преступника и выпустил, как воробья из воробьевки, а тогда и вознаграждение черти взяли. Ругался потихоньку и выплевывал набившиеся в рот соломинки.
Садами я пробрался к старому кладбищу. Стаи судачащих скворцов обсели деревья, собирались к отлету. Я громко хлопнул в ладоши, птицы поднялись звенящей тучей. Как охотно я отправился бы за ними. Но не мог, не мог… Это уже походило бы на измену товарищам. Надобно остаться с ними еще хоть на несколько дней.
Я спрятался среди старых надгробий.
Бессонная ночь, колодец, где окончились бы мои дни, постоянная борьба за свободу очень утомили меня. Я расположился на каменной скамье, от камня тянуло холодом, и я подложил сумку. Оперся локтями на колени, ладонями закрыл лицо, в этой молитвенной позе задремал; со стороны, верно, выглядел скорбящим по своим утраченным близким.
