Алла Гореликова - Четыре жезла Паолы
— Тебе ж сказали, по чести похоронили, — объяснила шаманка. — Значит, на доброй земле, с тризной, с песнями, все как заповедано, а не то чтоб как шакала, где пришибли, там и бросили.
Паола поежилась: дикарское «по чести» явно далеко от обрядов, предписанных истинно верующим в Небесного Отца, не аукнулась бы Фабиану такая «честь». Успокоила себя: он же не виноват, может, война и это спишет, Всевышний строг, но милосерден. Гидеон и вовсе без погребения… как знать, что хуже…
Опустившись на колени в степную траву, Паола читала молитву по убиенным, и рыжеватый холм расплывался в глазах. «Мужчины гибнут, ты не знала?»
Она хотела спросить у Фабиана, не ее ли виноватой считает… теперь только поняла почему. Почему Гидеон не идет из мыслей, почему в вое степного ветра слышится по ночам смех метели. Что толку понимать, когда ничего уже не изменишь?!
Слезы срубили, вина затмила глаза, заставляя взвыть от рвущей сердце боли. Острый запах смятой полыни ударил в нос, горький, как слишком позднее, бесполезное знание. Стебли мялись в кулаках, рыжая земля забивалась под ногти, и слишком, слишком тихо было в мире. Потому что те, кому она должна сказать «прости», не смогут ответить.
Когда даже силы плакать кончились, Паола ощутила на спине чужую теплую руку.
— Ну чего ты, глупая? — пробилось к сознанию. — Хватит уж, вставай.
И тут Паолу прорвало. Сбивчиво, перескакивая с одного на другое, забегая вперед и возвращаясь, она рассказывала двум дикарям, воину и шаманке, историю их с Гидеоном несчастливого похода. Те слушали молча, только Сай иногда тихо прикасалась к плечу — и Паоле становилось немного легче дышать.
— Вдруг и правда я виновата? — закончив, выдавила Паола. — Он хотел вернуться, тогда, в первую ночь. Я сказала — идем, и нас захватили. С этого все и пошло, одно за одно, и уже не свернуть было. А если бы…
— Глупая, — перебила Сай, — если границу стерегли, так и так бы вас захватили.
Тагран кивнул:
— Как ты рассказываешь, эти горцы — воины получше ваших рыцарей.
Не лучше, чуть не вскинулась Паола… и замолчала, так и не возразив. Тагран заметил, ухмыльнулся едва заметно, но сказал серьезно:
— Вас послали на верную смерть, разве не понимаешь? Что туда, что к нам.
Паола замотала головой. Нет, не может такого… нельзя так думать, нельзя!
— Да. — Сай сердито подергала ремешок, спохватилась, закинула косу за плечо. — Если кто виноват, так ваши вожди. Глупо посылать мальчишку против волчьей стаи, глупо ждать, что воин и девушка отобьются от десятка бойцов.
— А посылать воровать у тех, кого называешь друзьями, и глупо, и подло, — добавил Тагран.
— Ну… мы же все-таки не своровали, — прошептала Паола. — Мы же честно договорились…
— Вы — честно, — согласился дикарь. — Твой рыцарь погиб честно. Достойный воин. А твои вожди — бесчестные трусы. Шакалы.
Паола хотела возразить. Очень хотела. Но не нашла слов. Слишком уж резко вспомнились собственные мысли перед границей снежных земель…
Обратно шли молча.
Как бывает после сильных слез, Паола чувствовала себя обессиленной и опустошенной. Хотелось свернуться в клубочек под одеялом, отгородиться от всего мира, заснуть и не просыпаться долго-долго. Может, даже вообще никогда.
— Заходи, — бросила Сай Таграну, — посидим.
Тот кивнул. Поклонился бабке Тин-лу, провел руками над жаровней и сел, поджав ноги, прямо на пол, словно не заметив полосатый гостевой коврик. Хлопнул ладонью рядом с собой:
— Давай сюда, Паула.
Почему-то и в голову не пришло ни возмутиться, по какому праву ею командуют, ни даже имя поправить. Паола растерла замерзшие руки, завернулась в одеяло и села рядом с Таграном.
Сидеть на войлочном полу было странно. Вроде и неудобно, и вообще по-дикарски, но… Девушка усмехнулась, поняв: это тоже пробуждало в ней Олу. Надо же, как все одно к одному…
Сай расстелила перед Паолой и Таграном кусок белого полотна, положила стопку тонких сухих лепешек. Бабка, занырнув едва не с головой в сундук, достала серебряную чеканную чашу, зачерпнула воды, кинула на дно какой-то амулет. Поставила в центр полотна.
— К чему готовимся? — с внезапно проснувшимся подозрением спросила Паола. Очень уж на обряд похоже. Кто их знает, этих варваров, вот так посидишь, а потом окажется, что тебя и в племя приняли, и замуж выдали.
Сай села рядом, сунула Паоле чашку с горячей травяной настойкой:
— На, погрейся. Я не знаю, как у твоего народа принято, а мы, когда курганы навещаем, потом вспоминаем о тех, к кому ходили. Могилы без памяти пусты. Так что пей и рассказывай.
Над кружкой клубился невесомый пар, глиняные бока грели ладони. Паола вздохнула.
— А что рассказывать?
— Все равно. Что помнишь, что хочешь.
Паола вдохнула сладковатый пар. Задумалась, глядя в чуть дрожащее зеркало красноватого напитка, словно надеялась углядеть там кого.
— Просто отпусти себя, — тихо посоветовала шаманка. — Так получится правильно.
Это хорошо, подумала Паола, что я там наревелась почти до отключки. Кажется, первый раз за все время не тянет плакать, вспоминая…
— Их было два брата. Близнецы. Гидеон и Фабиан. Я их различать научилась, только когда поняла, кто как говорит. Фабиан серьезный такой, а Гидеон… — Паола задумалась, подбирая слово. Ей хотелось вспомнить, каким был Гидеон до войны, до их похода к горцам. — Не всегда веселый, но… легкий, наверное. Помню, мы говорили про море…
Рассказанная тогда Гидеоном байка о подводных чудовищах всплыла в памяти так явственно, будто рыцарь оказался рядом. «Да, братец, рыцари не для моря, а море не для рыцарей…» Был бы он счастлив, отправившись с Паолой на острова?
Паола рассказывала, и ей ничуть не казалось странным, что о двух рыцарях Империи, о ее мечте, о первом свидании, так и оставшемся единственным, о далекой войне слушают три варвара, те, кого дома называют дикарями. Бабка-лекарка сидела тихо, подперев щеку ладонью и иногда кивая. Сай то теребила кончик косы, то начинала зло дергать ремешок. Тагран отщипывал по кусочку от лепешки, кидал в рот. Неведомым Паоле, но ощутимым образом ее рассказ делал Гидеона и Фабиана близкими для этих людей, если не родней, то уж точно не чужаками из неведомых земель. Разделенная память утрачивала осколочную остроту незажившей потери, переплавляла ее в спокойную тихую грусть, приправленную несказанным, но слышным «так бывает».
А еще Паола наконец смогла, сумела сказать вслух то, что со времени гибели Фабиана даже себе самой мысленно сказать боялась.
— Знаете, чего я боюсь… У нас говорят: жезлоносицы бывают счастливые, несчастливые и несущие смерть. Счастливая ставит жезл и возвращается без боя, несчастливая гибнет, а…
