Amargo - Хороший ученик
— Проклятье! — Я поднялся и подошел к окну. Стояла глубокая ночь; улица внизу была пуста, желтый свет фонарей освещал только густую пелену падающего снега, за которой скрывались дома напротив. — Она всегда отказывается! А я как последний дурак всегда прошу!
Мадими внимательно наблюдала за мной из гнезда — поспать до весны ей так и не удалось.
— Она со мной никогда никуда не ходит! — со злостью проговорил я, обращаясь к Мадими, но продолжая смотреть в окно, где видел теперь только свое неясное отражение. — Не хотела знакомиться с моими сослуживцами, на все наши семейные сборища я ходил либо один, либо только с детьми… И со своими друзьями меня не знакомила… Неужели так трудно уделить мне всего пару часов?
— Она — лиса, — многозначительно сказала Мадими.
— Ну и что?
— У лисиц — оборотней, как ты наверняка заметил, матриархат. Мужчины для них — всего лишь самцы. Те, у кого рождаются одни сыновья и нет дочерей, считаются неудачницами; чем больше дочерей, тем лучше. Тебя и твоего сына… — Мадими сделала паузу, — я бы сказала — "терпят", но это слишком резкое определение, все‑таки наполовину они люди… Однако ваша ценность по сравнению с женщинами очень низка. Поэтому ей действительно неинтересна твоя жизнь вне дома, твои друзья, увлечения, проблемы. Если ты решишь уйти, она не будет печалиться. Или, полагаешь, будет?
Я подумал о Мэй, узнающей, что я от нее ухожу, и нехотя произнес:
— Нет, не будет.
— Ты к ней привязан? Не сейчас, не в данный момент, когда ты злишься, а вообще. Можешь представить свою жизнь без нее?
— Большая часть моей жизни и так прошла без нее. Телефонные разговоры не в счет.
— Вот видишь — то, что вас связывает, не имеет отношения к чувствам. Вы не любите друг друга.
Я посмотрел на змею.
— Мы никогда не говорили, что любим друг друга. Но ты права, между нами есть связь иного рода, благодаря ней мы встретились и благодаря ней до сих пор вместе. Мы одной крови… в определенном смысле… и нас обоих устраивает такая жизнь. К тому же, я ведь не говорю о глобальных переменах. Это всего лишь благотворительный вечер. Если бы она меня пригласила, я бы пошел, почему нет?
— Потому что ты человек, а благотворительный вечер — нечто очень человеческое, — терпеливо объяснила Мадими. — А она — лиса. Лисицы ходят на благотворительные вечера, только если от этого зависит благополучие их клана. Ради одного тебя она стараться не будет, ты не настоящий лис.
Я устал от этого разговора и вернулся в постель, погасив свет. Телефон на полу мигал красной лампочкой — странно, что он пережил такой удар. А может и не пережил, думал я, глядя в потолок, по которому проходила широкая тусклая полоса света от уличного фонаря, и испытывая на удивление приятное чувство свободы и одиночества. Мадими права — Мэй не интересна моя жизнь вне семьи; да я и сам это понимал, только до сих пор не формулировал свое понимание столь прямолинейным образом. Однако знал я и другое: нас с Мэй связывает прочная нить, и даже если мы расстанемся, эта связь не исчезнет, пока мы живы. А может, не исчезнет и потом.
Засыпая, я представил, как из моего тела исходит металлическая нить, похожая на струну гитары; она тянется вдаль, в темноту, соединяя меня и Мэй, таким же образом внедряясь в ее тело… Вот другая нить, прочная струна медного цвета — она ведет к Тао. При мысли о Тао я успокаиваюсь: если б я пригласил ее, она бы наверняка пошла, хотя тоже лиса и, по мнению Мадими, должна считать меня существом второго сорта.
Еще одна нить, она светится белым; на другом ее конце — Ин. Эта нить короче двух предыдущих. Я чувствую, что теряю контроль над своими видениями, и они захватывают меня, плавно перенося в сон…
Нить Кана закручивается широкими спиралями, с которых то и дело слетают голубые искры. Он далеко, однако я вижу его так отчетливо, словно мои зрительные способности искусственно усилены. Но эта нить исчезает, как и все другие. Спустя секунду темнота сменяется красным, и в этом красном пространстве возникает черный силуэт в длинной мантии вместе с ведущей к нему черной нитью. Силуэт не движется, словно вырезанный из бумаги; я хочу понять, с кем связан еще, пытаюсь приблизиться, гадая, уж не Риддл ли это, однако все мои попытки ни к чему не приводят. Внезапно, как это бывает во сне, я понимаю: на том конце — Снейп, и он не хочет, чтобы я к нему подходил. Учитель ошибся во мне, я его разочаровал, всё сделал не так… Меня охватывает отчаяние, и в ту же секунду возвращается темнота.
В ней кто‑то есть. На этот раз я не вижу никаких нитей, но знаю, что из нее на меня смотрят, и это не взгляд друга. Я пытаюсь найти палочку и обнаруживаю на себе гражданскую одежду, в которой нет ничего, куда можно было бы ее положить. Тот, кто скрывается в темноте, становится ближе. По мере его приближения я начинаю чувствовать странный запах, смутно знакомый, приятный, сладкий, зовущий, но одновременно с этим отталкивающий, внушающий страх и отвращение.
Из мрака тянет сырой землей. Запах становится настолько сильным, что меня начинает тошнить. Откуда‑то сверху доносится шипение змей. Это Риддл, думаю я, но все еще никого не вижу. Змея шипит, однако я не понимаю ни слова. Запах становится невыносимым, он наполняет собой воздух, сгущая его до такой степени, что становится невозможно дышать…
И так, задыхаясь, я проснулся, резко сев на кровати и уставившись на Мадими, свисавшую со стола едва ли не наполовину.
— Очнись. Очнись, — говорила она.
За окном было светло; медленно падал крупный, пушистый снег, за ночь успев образовать на подоконнике небольшую горку. Видя, что я проснулся, змея вернулась в гнездо. Я спустил ноги с кровати, пытаясь отдышаться и утирая выступивший пот. Теперь я вспомнил этот запах, понял, кто стоял в темноте, и был рад, что не видел его лица.
Черный корпус треснул, но в остальном телефон был цел. Днем я позвонил Тао, без удивления выяснив, что Мэй меня опередила.
— Понимаешь, тут мама звонила, сказала, что ты будешь звать меня на какой‑то вечер, и я должна отказаться, — с виноватым видом сообщила Тао. — Но если Ин вдруг не захочет, я пойду; не хочу, чтобы ты скучал с этими чинушами и всякими чванливыми аристократами. Посмотри, какие сегодня Пирамиды! — Не дожидаясь ответа, она повернула телефон. Я увидел стремительно мелькнувшее белое двухэтажное здание, несколько широких столов на улице, за которыми отдыхали люди, а потом — загораживавшую горизонт Пирамиду.
В отличие от усыпальниц Египта, шесть пирамид в центре Сахары были поистине циклопическими сооружениями; они походили на коричнево–красные четырехугольные горы с гладкими, словно зеркало, сторонами, над которыми оказались не властны пылевые бури и перепады температуры. Пирамиды не терялись даже на фоне высившихся неподалеку горных массивов. Над вопросом, что же это такое, давно ломали голову ученые всего колдовского мира, выдвигая одну версию за другой: гигантские музеи, лаборатории, города древней цивилизации магов, полигоны, хранившие в себе множество интересных артефактов и столь же много неприятных, зачастую смертоносных сюрпризов. Некоторые отчаянные умы считали, что к их созданию приложили руку пришельцы. Вероятно, Пирамиды можно было сравнить с другим таинственным сооружением древности — Азкабаном, с той лишь разницей, что Пирамиды изучали ученые со всего мира, а Азкабан — только его Стражи.
