Ясинский Анджей - Воспоминания участника В.О.В. Часть 3
Другим земляком оказался киргиз из Учкургана. Легионер из националистического формирования 'Туркестан'. Мы с ним находились в одной палате, часто разговаривали, вспоминали общих знакомых. Парню было лет девятнадцать-двадцать и он очень хотел побывать у себя дома в Учкургане. Где-то в бою с партизанами ему осколком выбило глаз и он ходил с повязкой. Как бы на всякий случай, мы обменялись адресами. Сделали это, как бы шутя, между прочим, но почему-то его имя и фамилию я запомнил хорошо, совсем не рассчитывая на встречу в будущем. И вот, лет через десять после войны был такой случай. В Киргизии в Учкургане я держал пчел, они стояли во дворе местного киргиза по имени Таштемир. По возрасту мы были примерно ровесники. Жена у него была много моложе его самого и было двое совсем еще маленьких детей. Из-за отсутствия глаза, на этом месте он носил черную повязку и походил на пирата, каких показывают в кино. Во время чаепития я сказал, что до войны, в детстве, я тоже жил в Учкургане. Таштемир спросил, кого я знаю из жителей. Я перечислил имена тех, кого еще помнил. К сожалению, они все уже умерли. Неожиданно, вспомнил и того юношу, киргиза легионера, с которым мы в госпитале обменялись адресами. При упоминании его имени, а его звали Конокбаев Кокки, внешний вид и поведение Таштемира внезапно изменились. Его лицо посерьезнело. Из медлительного, постоянно улыбающегося гостеприимного кишлачного киргиза он превратился в европейца, отлично говорящего на хорошем русском языке. Такое внезапное превращение меня даже удивило. Тогда этому я не придал никакого значения, и он с большим интересом продолжал расспрашивать меня подробности о Конокбаеве. Он спросил, где я служил в армии, когда, что было потом, и какова дальнейшая судьба Кокки. По определенным причинам, на все его вопросы я не мог ответить. Я даже напугался его настойчивости. А он все продолжал интересоваться и задавал все новые вопросы. И из человека, задающего вопросы, я превратился в человека, отвечающего на чьи-то вопросы. Про себя я подумал, зачем он мне понадобился, этот Кокки. Может быть, Таштемир сам чего-то знает о нем, знает нехорошие факты и пытается определить степень нашего знакомства. Я сказал, что с Кокки мы служили в советской армии и, что было с ним потом, я не знаю.
В конце нашей беседы за чашкой чая, Таштемир сказал, что родители у Кокки давно умерли, а сам он был им не родным, а приемным сыном. Про самого Кокки он не сказал ни слова, будто речь шла совсем не о нем. Когда мы ехали домой, а ехали мы с моим напарником Василием Найденко, я спросил его, откуда Таштемир, простой кишлачный киргиз, так хорошо разговаривает на русском языке. Василий сказал, что раньше он работал кем-то в райисполкоме, наверное, там и научился. Вскоре Таштемир уехал со скотом на летнее пастбище в горы, и мы больше не встречались. Потом, когда приходилось ездить на пасеку и проезжать мимо его дома, я всегда вспоминал его, и мне казалось, что раньше мы где-то с ним встречались. И только позже в голову пришла мысль. Не одно ли это лицо под двумя разными фамилиями, Учкурганский киргиз Таштемир и бывший легионер из Учкургана Конокбаев Кокки. Ведь через 40 лет человека можно и не узнать. Тогда он был молодой юноша, а через столько лет стал стариком. Все могло быть.
После войны в разное время были и другие подобные встречи, сильно впечатлявшие, и наводившие на грустные размышления. Тогда мне казалось, что люди, подобные Таштемиру или Лилиенталю, которых я иногда случайно встречал после войны, были выходцами с того света. Думалось или казалось мне, что это мертвецы, вылезшие из своих могил, и что они пришли на этот свет, чтобы вцепиться в меня, и вместе со мной снова уйти в преисподнюю или туда, где страшно, и о чем люди не любят говорить. С виду это были обычные живые люди, с руками и ногами и внешне ни чем не отличались от других живых. Но это были люди с трудным прошлым, это были солдаты второй мировой войны, которые, благодаря хитросплетению обстоятельств, не зависящих от них самих, воевали одну и туже войну в двух противоборствующих армиях. Начали войну в советской, а закончили ее в немецкой. Угодив в мясорубку второй мировой войны, они вышли из нее живыми, отверженными, и жили как бы вне закона. Были ли они злодеями или людьми аморальными? Навряд ли. Хотели ли они сами быть такими несчастными, какими их сделала война? Нет, они не хотели этого. На войне они были всего-навсего пешками в руках властных и сильных владык. Конечно, были люди и более удачливые, чем эти. Такова уж жизнь. Такова она есть на самом деле. Ни всем блага жизни розданы одинаково поровну. Наверное, у каждого есть своя судьба, хотя я и не верю в нее. В своих воспоминаниях я излишне склонен к рассуждениям и морализации фактов, которые давно обговорены на всем белом свете и всем надоели. И все же разговор на эту тему не окончен. В истории бывают периоды, когда каким-то проблемам уделяется особенно большое внимание. Потом острота их исчезает. Они забываются, а в других условиях появляются свои проблемы. А острота старых свое первенство уступает нерешенным вопросам. Хоть и крепки были наши советские законы, но сегодня, со сменой порядков в стране, меняются и взгляды на исторические события, прошлого. Говорят же, что меняются времена, а с ними и песни.
Сегодня на Украине, в Прибалтике хоронят все то, чем мы прежде гордились. Ныне там из небытия на свет божий вытаскивают мертвецов прошлых времен и ставят им памятники. Там сегодня поют новые песни, в которых прославляют тех, кого мы раньше отвергали и предавали анафеме. Это у украинских бандеровцев, прибалтийских айсаргов и др. Сегодня даже украинский Мазепа стал национальным украинским героем. Сегодня некоторые российские журналы стали публиковать статьи, в которых ранее осужденного изменника родины Власова стали рассматривать, как героя русского освободительного движения от большевиков. Сегодня это пишут люди, которые еще совсем недавно писали о Власове и власовцах статьи самого не лестного характера.
В могилевском госпитале моя рука окончательно зажила. Никто нас не смотрел, и только русские медсестры иногда, и то по нашей просьбе, что-либо делали. В конце концов, всех выздоровевших русских отправили в Бобруйск. Там находился какой-то русско-немецкий гарнизон и медкомиссия. Город в это время усиленно готовился к обороне. Бои шли где-то совсем близко. На улицах копали траншеи, ездили танки, маршировали солдаты. Во дворе казармы молодые русские солдаты, парни лет по 18-19, тоже готовились воевать. Они на плацу катали русскую пушку, выполняли команды. На стене казармы висела стенгазета. Наверное, память о советских порядках. В ней от руки было написана статья о воинской дисциплине и что русские солдаты сильно ругаются матом. Что это некрасивое явление в Россию занесли татаро-монгольские завоеватели, чтобы как можно сильнее можно было унизить русского человека. В газете не было каких политических высказываний.
